Кладовая смыслов

Опыт кочевой жизни.

Днем солнце парализует жизнь на стойбище. Олени скучиваются в круг от жары. Лежат по очереди: одни, стоя, создают тень другим.
Оленята прячутся под кустами карагатника и развешанными для сушки одеялами. Стоит потянуть ветру – раздается радостное похрюкивание в преддверии прохлады. Град приводит их в неописуемый восторг, и они разбегаются в разные стороны. Люди отсиживаются в палатках и при палящем солнце, и во время града.

Сайзана-охотница

Сайзана Кол, жена Андрея Бараана, лучше всех говорит по-русски.

В 2005 году она представляла тоджинцев на Всемирном конгрессе оленеводов в Якутии. После был произведен обмен оленями: «якутов» везли в Тоджу сначала на поезде, потом на машине.

Сайзана говорит, что после свежей крови олени болели. Оленихи стали поздно рожать, перенашивали плод. Детеныши рождались вялыми и слабыми. Но это было временно, как реакция на прививку. Сейчас все пришло в норму. «Якутов» легко вычислить – слишком рогатые.

У Сайзаны президентские и правительственные награды, она почетный работник сельского хозяйства Российской Федерации. Можно сказать, что она вожак этой соседской кочевой общины.

Все с ней советуются, прислушиваются к ее мнению. Да и сама привыкла во всем разбираться, искать справедливости, защищать своих сородичей.

Сидим на оленьих шкурах в палатке. На дощечке – олений сыр, сушеный хариус и беляши с мясом косули. Чай с березовой чагой.

Потихоньку потягиваем молоко – свежее, с вечерней дойки. Очень жирное, поэтому сразу много пить нельзя. Мерген пытался нам выдать за тоджинский обряд встречу гостя литровой кружкой оленьего молока. Нужно выпить, иначе проявите неуважение к хозяину. А у самого глаза хитрые.

«Мы вместе с мужем охотимся, – рассказывает Сайзана. – И дочка охотится. Зимой гоняемся за кабаргой. Такой азарт берет! Я на олене с ружьем, рядом собака. Она след возьмет, загонит кабаргу на скалы, та и сидит там, как миленькая, пока я ее не пристрелю. Зимой самое ценное – это кабарга. В среднем за семенной мешочек шесть-семь тысяч рублей выходит. Вот дождемся смены в августе – брата с женой, пойдем орех собирать.

Осенью все расходятся на охоту. Многие женщины одни остаются с оленями. Или кто-то из родственников подменяет, или соседи помогают. Потому и кочуем вместе, чтобы легче было.

Хорошая собака в день семь-восемь соболей найдет. У нас их пять. Но соболя хорошо ищет, а на зверя не идет – боится. Все сдаем – орех, пушнину, семя кабарги. Деньги – дочкам, а сами сюда возвращаемся, к оленям».

Дочки учатся в университете – в Кызыле. На экономических специальностях. Они навряд ли вернутся к оленям. Хотя, кто знает. Жизнь – непредсказуема.

«Когда дети в школе учились, – продолжает Сайзана, – то на выходные всегда приезжали домой. Зимой мы всего лишь в пятидесяти километрах от Адыр-Кежига стоим с оленями. Живем в избушках. От поселка до нашей зимовки – три часа езды. Приедут – оленя забьем, пообщаемся.

Сейчас забиваем оленя, если мало на охоте добыли зверя. Шкуры – в хозяйство, а рога отпиливаем и выбрасываем. Раньше их принимали на сувениры, теперь никому не нужны. Да и вывозить отсюда тяжело.

Когда совхоз распался, оленей почти всех съели. У нас осталось двенадцать. Продавать не стали, заново поднимали стадо. Зимой покупали у других, когда деньги от сдачи пушнины и ореха появлялись. Теперь у нас больше пятидесяти оленей».

Заветный кошелек

Из кошелька, расшитого бисером, Сайзана достает фотографии дочек – верхом на оленях, в соболиных шапках.

Шкура оленей гладкая, блестящая, лоснится на морозе. Это сейчас, в июле, они все всклоченные, как после порки – линяют.

Тут же вырезка из местной газеты «Байлак Тожу» про праздник оленеводов, где участвовали семьей в оленьих бегах. И список – на сегодня в Тодже 28 семей держат оленей. Не считая семейно-родовой общины Демкиных на Хамсаре и оленей профучилища.

Против каждой фамилии – поголовье. Есть такие, у кого чуть за десяток перевалило. Только у одного человека больше ста. А на этом стойбище, в общей сложности, пасется чуть больше 200 оленей.

Посреди палатки стоит печка-буржуйка. Каждые три года у нее меняют верхнюю часть – прогорает.

Ночи холодные, и вечером печку хорошо протапливают. Мы предложили обкладывать низ камнями. Они будут нагреваться и долго держать тепло.

Поверху протянута веревка, с которой свисают ожерелья из нарезанных кругляшками пантов марала. Довольно свежие, потому как запекшаяся кровь еще не высохла. Высохнут – будут делать отвар.

«Раньше я для девочек много собирала когтей – бусы делала. А у меня ноги начали болеть, шишки вылезли. Маялась страшно. Одна шаманка мне сказала: когти, злые когти. Она и не знала, что я когти собираю, и что ноги у меня болят. Просто подошла и сказала эти слова. Я бросила это дело, и ноги больше не болят».

Если в доме действительно нечего есть

По периметру палатки – переметные сумки из оленьей кожи. Их еще мама Сайзаны шила. Они очень легкие и прочные.

Все, что находится в палатке, включая ее саму, сможет уместиться на девяти оленях. В среднем – по 60-70 килограммов груза на брата.

Сушеную рыбу вкуснее грызть, предварительно размочив в чае с молоком. Сайзана постоянно подрезает сыр, гурманам и не снилась такой нежный, чуть солоноватый вкус.

«Во времена моих родителей здесь всюду стояли экспедиции геологов. Они тут основательно работали. Вон, за той горой, осталась баня, – показала Сайзана на лысую сопку. – Я возила сыр старателям на Хараал, женщинам-поварам отдавала. Прииск золотой давно уже отработан, теперь туда приезжают рыбачить. Вот рыбалка там славная. Хариуса полно. Мы тоже заготавливаем рыбу – осенью кормим собак. И олени не отказываются – едят хорошо».

Олени хрюкают прямо у палатки. Вечерняя прохлада вернула их к жизни, и они готовы сигануть к вершинам гольцов.

Сайзана ждет мужа с охоты. Угощает нас вкусностями, а сама ни к чему не притрагивается. Говорит: поем, когда Андрей придет.

Мы заметили еще днем, что перед тем, как мужчины уйдут на охоту, все приготовленное съедается. Ничего не должно вариться в котлах. Примета такая. Охота будет удачной, если в доме действительно нечего есть.

Когда запасы – на исходе

У Романа Бараана – белоснежная голливудская улыбка. Создатели рекламы зубной пасты «Колгейт» просто не знают, где живет их супергерой.

Вместе с женой Оксаной и трехлетним внуком Менги управляется со своим стадом. Вся родня живет, в основном, в городе: отслужили армию, окончили институты, и завертелась городская круговерть. Дочери – в Кызыле. Из всего многодетного клана он один стал оленеводом.

«Болеют олени, – сетует Роман. – От жары. Многие уже хромают. Раньше весной прививали, теперь к нам никто не ездит. Провизию мужик с Сарыг-Сепа привозит. Натуральный обмен, как в давние времена».

Нас угощают супом из мяса косули. Но мы знаем, что на стойбище мясные запасы на исходе. Только у Омака за палаткой висит тощая вяленая нога оленя.

Уже неделю не могут добыть зверя. Вчерашняя охота была безуспешной, хотя мы и соблюдали все приметы. Андрей подранил медведя. Омак даже никого не встретил.

Добыча на рассвете
Рано утром Роман тихим голосом позвал нас из палатки. Вечером мы договорились, что пойдем на ближайшую гору встречать рассвет.
Не было и четырех утра, но на востоке уже подергивалась зарница. Роман экипировался серьезно: ружьем, биноклем и твердыми намерениями. Мы навьючили фототехнику и через полчаса, взмокнувшие от бега, были на точке мира.
В такой тишине, наверное, рождалась вселенная. Пробуждавшееся солнце постепенно показывало нам, как устроен мир.
Сначала прорисовались контуры гор, распадков, ущелий. Потом заблестели глади бесчисленных озер, паутинкой разошлись по земле ручейки, камни превращались в куропаток, не замечающих рассвета и полагающих, что их нельзя распознать.
Когда солнечные лучи раскрасили все живое цветами, проснулся ветер. Ханские озера открыли три своих глаза и стали сосать синеву неба. Картинка была нарисована.
Все это время, пока мы постигали мироздание, Роман сидел на корточках и напряженно смотрел в бинокль.
Он тоже ждал, когда солнце окрасит лесные проплешины. Ему нужен был красно-коричневый цвет. Цвет, в который одевается марал или косуля. Через пару часов он молча поднес бинокль и показал, куда смотреть.
С третьей попытки я увидела крохотное пятнышко, шевелящееся на склоне соседней горы. Роман сказал, что это марал, и что он далеко.
На другой стороне нашей горы Роман оживился и побежал вниз. Там на краю небольшого озерца величаво стояли два красавца, а может – красавец и красавица. Наверное, утром они вышли на водопой.
На какое-то время мы смалодушничали и стали рассуждать на «гринписовские» темы. Но, вспомнив усталые и изможденные лица охотников, приходящих каждый вечер пустыми, падающих от гула в ногах, которыми бороздили весь день болота и горы, пожелали Роману удачи.
Всего было четыре выстрела. Он его подстрелил сразу. Остальными патронами – добивал. Мог и второго, но так не принято. Сначала съешь одного, потом отправляйся снова на охоту. Впрок зверье не добывают.

Делится – на всех
Роман вернулся в стойбище раньше нас. Причем, на месте он успел разделать тушу подстреленного быка. Уж точно, скорость его ходьбы никак не ниже бега оленя.
Лица у всех были довольные и счастливые. Романа хлопали по плечу, а нам говорили «спасибо». Мол, если бы вы не пошли встречать рассвет, не было бы марала. Получилось как в пословице: кто первым встал, того и тапки.
Трехлетний внук Менги бегал с диким воплем вокруг томящихся от жары оленей. Нам перевели. Он кричал: «Мой отец добыл зверя!!!»
Тушу привезли к обеду на нескольких оленях. По обычаю Роману оставили лишь голову, шкуру и мясо со спины. Остальное разделили поровну между семьями стойбища. Внутренности тут же сварили и съели все вместе, кидая лучшие куски в костер. Хозяина Тайги тоже нужно угостить.
Мимо стойбища проходит тропа на минеральный источник. Два дня пути – и ты на Уш-Бельдире. Тянутся вереницы лошадей – значит из Каа-Хемского района, оленей – тоджинцы.
Именно в момент разделки мяса движение активизировалось. Роман отрезал куски мяса и отдавал путникам. Либо он угощал, либо соблюдал обычай «ужа». Это когда любой человек, встретивший охотника на промысле или на пути домой, мог крикнуть: «Ужа!» и получить часть добычи.

Закон тайги
Обычай «ужа» и другие юридические тонкости использования родовых охотничьих угодий несколько лет подряд у тоджинцев изучал американец Брайн Донахо.
Он выучил тувинский язык и собирал сведения для своей докторской диссертации. Женился на местной девушке и увез ее с собой.
Его знают здесь, в Тофаларии, в Окинском районе Бурятии – в ареале распространения саянских оленей и саянских оленеводов-охотников. Понимание прав собственности тоджинцев сильно отличается, к примеру, от тофаларов. И это Донахо объясняет различной степенью контакта с русскими.
В Тодже нет исключительного права охоты или рыбалки, выпаса оленя на конкретной территории. Родовые угодья, вроде, и принадлежат роду, но никто не придает этому смысла частной собственности.
Если сюда придет незнакомый человек, его не прогонят. Наоборот, ему должны помочь. Приютить в палатке, накормить, показать места для охоты.
Закон Тайги – помощь. Любой может пробовать здесь свои силы и получать по способностям. И никто не сможет взять у Тайги больше, чем она сама позволит.
Если ты любишь и знаешь эту землю, она отдаст тебе все.

Гостю – все самое лучшее
В палатке у Соян-оола Хамзыла пахнет свежим хлебом. Какпак. Его делают на соде с большим количеством муки. Поэтому выглядит спрессованным.
Утятницу с тестом ставят в печь. На брезентовой стене под резиновой тесьмой висят вилки, ложки, зубные щетки – две большие и одна маленькая – для дочки Альмиры.
Соян-оол только недавно вернулся с заготовки дров. Здесь нет деревьев, только заросли карликовой березки, поэтому нужно спускаться ближе к Ханским озерам – там много сухого кедра.
Нас рассаживают на почетных местах – против входа в палатку. Но Мише удобнее фотографировать против света, и он не проходит вглубь.
«Сюда, сюда!» – показывает руками Соян-оол, не понимая, почему Михаил отказывается принять приглашение.
Чойгана, жена Соян-оола, наливает нам чаю, подает туесок с оленьей сметаной, свежевыпеченный какпак. Туесок холодный, потому как только принесен из естественного холодильника – горного ручья. Там же хранят молоко и мясо.
Совсем незаметно Соян-оол и Чойгана уходят из палатки.
«Теперь вы здесь хозяева, – объясняет Сайзана этот демарш. – Так у нас принято: предоставить гостю все самое лучшее и удалиться».
Но мы-то пришли общаться с ними! И я быстро возвращаю гостеприимных хозяев к нашему шалашу.
Сайзану мы почти не отпускаем от себя. Она наш гид-переводчик.

Такое воспитание
В палатку сбежалась вся детвора. Самый шустрый – Менги. Ему совсем недавно первый раз подстригли волосы – до трех лет детей не стригут.
«Па, па!» – протягивает он свои пальчики, загнутые в непонятные фигуры. Все ладони вымазаны в чем-то красном. И не только у него. У всех детей ладони такого цвета.
По фантикам на полу догадываюсь. Это «Юпи» – сухой сладкий порошок для разведения в воде. Они насыпают его в руки и лижут, как лакомство.
Миша фотографирует, как Менги достает своим языком до носа, и тут же показывает ему изображение. Тот узнает себя и хохочет. Другие дети сидят молча.
«У нас в тайге такое воспитание, – поясняет Сайзана. – Это в поселке черти что творится. Дети должны молчать, когда взрослые разговаривают. Менги еще маленький – не понимает. А так им вообще запрещено заходить сюда во время разговоров. Но вы – необычные гости, пусть сидят».
Мы решили развеселить серьезных ребятишек.
Пели песни «мультяшными» голосами, корчили рожицы, мычали и блеяли. Мерген подыгрывал. У него хорошо выходила ария барана. Дети засмеялись от куриного кудахтанья. Наверное, они никогда не видели таких сумасшедших взрослых гостей. Вечерние игры
В волейбол здесь играют все. Без исключения. Каждый вечер после вечерней дойки взрослые собираются в круг для игры. Дети неподалеку запрягают себя, как оленей, и по очереди катаются друг на друге.
Сегодня собрались на игру позже. В каждой семье занимались обработкой мяса: небольшие куски, вымоченные в соленой воде, развешивали, как белье, на деревянные перекладины. Зато все довольные – наелись вдоволь.
Желтый потрепанный мяч летит ко мне с такой силой, что проще увернуться, чем отбить удар. Рукам больно. На Олимпийских играх команда тоджинских оленеводов взяла бы золото однозначно.
Шолбан, молодой каа-хемский охотник, носится по кругу с дикой скоростью. Скорость реакции – потрясающая. Я только и успеваю мотать головой в разные стороны, но мяч уже отбит.
Шолбан сам не тоджинский, но уже несколько лет здесь с оленеводами. Тоже на флоте служил, как и Омак. Были мысли остаться служить дальше, пойти учиться, но не осмелился.
Маялся раньше от безделья в поселке. Тайга отучила его от дурного. Говорит:
– Когда здесь – шальные мысли в голову не лезут. Может, уже бы влип в какую-нибудь историю, а тут спасаюсь. В поселке появляюсь только, чтобы сдать то, что добыл в тайге. И обратно.
– А ты думаешь, он тебя спасет? – Шолбан показывает на мой крестик.
Я затрудняюсь ответить.
– В христианстве – много толкового, но вот мне не нравится, что к людям обращаются: рабы божьи, – задумчиво говорит Шолбан. – Мне не нравится это слово – раб.

Но им это не нужно
«Девчонки, скорее! Давайте сюда, бегом!» – раздавался крик Миши со стороны ручья.
Мы уже собрались в обратный путь, навьючив рюкзаками оленей и лошадей, но перед дорогой решили ополоснуться в холодной воде. День обещал быть жарким, и хотя на пути нам встретится несметное количество озер и речушек, обещающих утолить жажду вкуснейшей саянской водой, напиться вволю лучше сейчас.
В дороге нужно держаться вместе и двигаться в темпе, кругом полно медведей – всюду следы и разрытые ореховые запасы бурундуков. Нашим проводникам удается, не слезая с оленя, на ходу наклониться к ручью и зачерпнуть две-три пригоршни воды. Куда уж нам. Это целое искусство.
Миша стоял, расставив ноги по берегам ручья. Наклоняя голову к воде, он как будто пытался что-то там разглядеть. Это «что-то» будто ускользало, и он пятился спиной, все также склонив голову.
«Смотрите! Смотрите! Это невероятно! Видите?» – его изумленные глаза горели.
Мы с Викой сели на корточки и стали смотреть на воду, тихо журчащую среди зарослей карагатника.
«Отсядьте друг от друга, – подсказывал он, видя, что мы не можем понять, в чем секрет. – Вы создаете тень».
Ручей, глубиной в половину указательного пальца, переливался солнечными бликами. Лучи рентгеном просвечивали небольшие камешки, наполняя их разными цветами. В пасмурную погоду они все просто серые. А сегодня – как уральские самоцветы. И каждый подмигивает, искрится на солнце. Даже маленькая песчинка блестит золотом. Так это же и есть…
И тут глазам открылось: все дно ручья было усыпано золотыми крупицами. Они были всюду: осевшие на мелкой гальке, зарытые в песке дна, бурлящие в ледяной воде. И даже на болотных кочках, зарываясь в которые ручей скрытой змейкой продолжал свой путь по горной тундре, сверкали золотинки.
Мы стали набирать в кулак воду вместе с камнями и землей. Она сбегала по локтю, а на ладони оставались крупинки с металлическим блеском.
Недалеко от нас плескались дети, а ниже, там, где ручей стекался в небольшую яму, Роман наполнял емкости водой.
«Интересно, а они знают про это?», – смотря в его сторону, спросил Миша.
Переглянувшись втроем, мы молча поняли, что это они знают.
Но им это не нужно.