В Туве открыт бюст участника трех войн Сергея Кузьмича Кочетова

В селе Кочетово Тандынского района на территории музея открыт бюст Сергея Кузьмича Кочетова. В торжественном мероприятии приняли участие представители районной и сельской администрации, местные жители, а также инициатор проекта, житель села Бай-Хаак Сергей Тыртыкович Оюн. По случаю праздничного события благодарственными письмами были награждены сотрудники музея, в том числе сторож Римма Маадыр-ооловна Оюн. Директору музея Владимиру Сергеевичу Оюну активисты «Единой России» вручили подарок – звукоусилительную аппаратуру.

В день открытия бюста состоялся первый республиканский конкурс исполнителей народной песни «Межегейим», посвященный 90-летию Заслуженного артиста Тувинской АССР Оюна Болдукпана Дадар-ооловича.

Денежные средства на изготовление бюста С.К. Кочетова и призы для победителей конкурса народной песни "Межегейим" поступили из фонда благотворительного концерта с участием знаменитых артистов из Тандинского и Чеди-Хольского районов.

Справка tuva.asia:

Сергей Кузьмич Кочетов в Туве — личность легендарная. Участник трех войн: первой мировой, гражданской и Великой Отечественной. Воевал под Москвой, бился под Курском, освобождал Киев. Потерял на войне сына, вернулся в Кызыл после тяжелых ранений. 29 апреля 1945 года на первых выборах в Туве был избран в Верховный Совет РСФСР. Центральная улица Кызыла была названа в честь легендарного земляка еще при его жизни. Поэтому иногда Сергей Кузьмич, чей дом находился на этой улице, говорил: «Живу на улице имени себя».

Сергей Кочетов родился 7 ноября 1894 года в деревне Колдыбай Минусинского уезда. В 1914 году семья переехала в Туву и поселилась в Атамановке. Сергей, как и отец, работал плотником, занимался крестьянским хозяйством, дружил с местными аратами, хорошо освоил тувинский язык. Именно он стал первым учителем русского языка для будущих лидеров Тувы. Его называли просто «Сергей».

Кочетов организовал первый в Туве отряд Красной гвардии. Он состоял из шести рот по 100 штыков в каждой и кавалерийского эскадрона. Именно отряд Кочетова разгромил войска белогвардейского генерала Бакича, которые по численности в четыре раза превосходили отряд красных партизан. О своих неформальных встречах с легендарным партизаном и его рассказах вспоминал красноярский художник финского происхождения Тойво Ряннель, который в 1949 году побывал в Туве:

«КАК-ТО ЛЕТОМ, кажется в 1949 году, я работал в Туве с интересным художником и веселым человеком Василием Фадеевичем Деминым. Однажды работники музея пригласили нас на опознание, или экспертизу, небольших живописных работ, свободных вариантов известных гуркинских картин, показанных на выставках в городах Сибири в 12–16 годах. Они украшали стены юрт и убогих домов Кызыл-Хорая, задымились, потускнели — и решили перенести их в музей, может, на самом деле они принадлежат кисти Гуркина. Говорят, в начале двадцатых годов бродил здесь высокий дервиш с лицом сибирского горца, за чашку проса и туесок сухого творога писал картины маслом.

Эти гуркинские пейзажи были написаны на кусках хорошего грунтованного холста, устойчивыми масляными красками; разбавителем, возможно, был керосин, так как глубокая матовость очень занижала силу цвета интересных красочных смесей.

Возможно, помимо этих вынужденных заказов, писал он и настоящие этюды, которые не продавал, а возможно — военные походы по этим местам не оставляли сил для творческой работы. Я хотел сходить к владельцам этих работ, но сразу не получилось, а потом — отложилось.

В том же музее В. Демин показывал свои работы, созданные здесь в годы затянувшейся командировки. Был среди других и портрет С. К. Кочетова — командира Урянхайской Красной Армии, в составе тувинской конницы участвовавшего в 1941 году в бояхпод Москвой...

— Можем сходить, — сказал Демин, — интересный человек, в 1919 году брал в плен Гуркина, не зная, что это знаменитый художник, и отпустил его на все четыре... Пойдем, он будет рад. Живет на улице своего имени... Может, согласится посидеть для этюда.

Демин позвонил Кочетову. Сказал, что с ним просит принять очень известного художника, лауреата таких-то премий и т. д. К деминским розыгрышам его знакомые привыкли, а нас, своих друзей, он иногда ставил в неловкое положение.

В условный час мы постучали в дверь скромного бревенчатого дома, в котором жил герой Гражданской войны, инвалид Отечественной, пенсионер. Иногда он принимает любопытных гостей вроде нас, иногда сам ходит на встречи со школьниками.

Нам открыла хозяйка и сказала, что хозяин ушел в обком партии, может, в буфете достанет коньяк, ждет — какие-то знаменитые люди должны придти.

— Это мы, не очень знаменитые, но все же! Неладно вышло, не окажется коньяка — расстроится Кузьмич. Мы все принесли, правда, коньяка не достали, но... все же! — и поставил Василий Фадеевич на стол бутылку с латинскими буквами.

Сергей Кузьмич пришел веселый. Ему на такой случай дали две бутылки коньяку и килограмм диковинных в то время апельсинов.

Хозяин жаловался на занятость, из-за которой все никак не мог рассказать о встречах с художником Гуркиным, или хотя бы записать свои воспоминания.

— Молод я был и ничего не знал о художниках, и вообще, откуда мне знать — войны захлестнули мою молодость. В девятнадцать лет я командовал тувинской Красной Армией. Вы не смейтесь, это была хоть небольшая, но настоящая армия, в основном конная. Была и пулеметная рота, и рота разведки, и рота особых назначений, «серебряная» рота — местные партизаны, примкнувшие к нам добровольно. Это были бывалые солдаты Японской и Германской...

Бакич с остатками своих, когда-то сильных, соединений отступил из Монголии к нам в Урянхайский край сквозь горы Танну-Ола по реке Элегест. Тут при выходе из гор, на виду у села Атамановки, мы решили его встретить. Была весна, Элегест хоть и не большая река, но опасная ледяными заторами и внезапными подъемами воды. Мы предвидели, что Бакич будет по выходе из гор переходить на правый берег, там легче по степным увалам идти на Кызыл-Хорай. Местных войск он не боялся, а все знали, и его разведка тоже, что мы завязаны на севере в мелких боях с усинскими казаками, поддержавшими Колчака. После ночного марш-броска мы засели поротно недалеко от реки, за тальником, по всему правому берегу.

Как мы потом убедились, и пленные подтвердили, в план Бакича входило немедленное форсирование реки, как только его части окажутся на равнине, там, где Элегест течет в одном русле. Советники Бакича знали, что ниже по течению, в ивняковых зарослях, река разливается на множество рукавов, переходящих в болота, непроходимые для конницы и артиллерии Бакича.

На месте, где дорога от села идет в сторону Кызыл-Хорая, через Элегест, на перекате сохранились ледяные мосты, неудобные, но все же проходимые и вполне пригодные для перетаскивания артиллерии. Здесь и начали. Мы видели это и ждали, когда перетащат все пушки. Комплекты нас не интересовали. Пехота начала переправу небольшими группами на двух небольших плотиках. Со всех участков переправы поступали сведения. Конница пока отдыхала вдали. Командиры рот были предупреждены, что атаку надо начать по всей линии засады, когда начнут переправляться обозы Бакича, а пехота будет переодеваться и менять белье после холодного купания. Но получилось, что «серебряная рота» начала атаку без общей команды.

Теперь, спустя тридцать лет после тех событий, Сергей Кузьмич вспомнил и рассказал о своем опрометчивом обещании.

— Не видел я проку в сельских стариках в составе регулярной армии. После разгрома Бакича я обещал отпустить их домой — пусть пашут и сеют, а гонять банды — наше молодое дело. Вот старики и решили отличиться!

И получилось неожиданно удачно. Атака со стороны села и тополиных зарослей привлекла внимание всех, кто не переправился и кто уже перешел реку. Стала развертываться и артиллерия Бакича, готовая ударить по атакующим с левого берега. Тут и мы поднялись, да пошли с таким рвением, что казакам Бакича только и осталось, что сидеть на земле с поднятыми руками. Не успевшие переправиться обозы и конница Бакича быстро отступили в ущелье Элегеста. Преследовать их у нас уже не было сил. Это был самый мирный, без потерь, бой, предпринятый мною. Мы захватили все семьдесят пушек со всеми комплектами — тягой и запасом снарядов.

Пленные казаки подтрунивали над нами:

— Что же вы обозы-то упустили, там у Бакича гарем — более ста красавиц со всей Азии.

Мы видели, как радовались наши противники, усталые русские люди, — война для них кончилась и ненавистный им генерал бросил их. К телеге, где я принимал донесения, подошла группа офицеров штаба Бакича, людей немолодых и очень усталых. Старший из них сложил холодное оружие и, отдавая честь, четко отрапортовал:

— Начальник штаба генерал Шеметов...

Я встал, отдал честь и, не узнавая своего голоса, сказал:

— Генерал Шеметов, назначаю вас начальником штаба Урянхайской красной армии. Ребята, подайте генералу саблю.

Я чуть не прослезился, видя, как затряслись усы, и вздрогнул, сдерживая рыдание, старый солдат.

Тогда же подошел ко мне высокий, суровый лицом, похожий на хакаса пожилой офицер без погон, попросил оказать ему лекарскуюпомощь, если она имеется. Я сказал, что его вместе с ранеными отправят в село Усть-Элегест — там наш госпиталь. Дело в том, что имя Георгия Ивановича Гуркина тогда мне ни о чем не говорило. По документу он числился советником по национальным вопросам при штабе Бакича. Оружия он при мне не сдавал, возможно, он его и не имел. Отпустил я его. Теперь как вспоминаю, лицом он был не от мира сего, скорее похож на ламу или шамана.

Интересно сравнить это описание сражения с другим. Оно исходит от Василия Григорьевича Гуркина, того из сыновей художника, которого почему-то не расстреляли вместе с отцом. Он был участником Великой Отечественной войны, вернулся инвалидом II группы. До 1958 года он жил в Туве, вернулся на Алтай в 1956-м после реабилитации отца и брата. Умер в возрасте 54 лет в туберкулезном диспансере г. Барнаула. Естественно, что в своих воспоминаниях, написанных в пору Реабилитанса, сын прилагает все усилия, чтобы представить отца беспартийным большевиком, активным участником Великой Октябрьской Социалистической революции, большим энтузиастом Генеральной Линии и всех ее изгибов, павшим жертвой по ошибке.

Понять его можно, да ведь и таких, каким он пытается представить своего отца, тоже, бывало, расстреливали. Но Гуркин, как можно судить по всем остальным сведениям, таким все же не был. Впрочем — давайте его выслушаем. Кое-что он скажет и про нашего Мальчиша-Кочетова.

«Воспоминания сына художника Василия Григорьевича Гуркина»

В августе (числа не помню) вдруг к нам в Улясы приехали три человека верховых с оружием военным, но в разномастной одежде. Один из них был старший. Держались свободно и оценивали наше житье критически, «как монголы» — говорят. А мы в самом деле были одеты уже частично в шкуры зверей, кожаные брюки были у всех из кожи выделанной. На другой день отец уехал с партизанами в Уланком. А на другой день один человек пригнал двух лошадей с запиской отца, где он требовал, чтоб Ванюшка и я явились в Уланком и привезли свой военный карабин. В Уланкоме мы увидели большой лагерь, человек 500–600 партизан расположились на окраине широким, пестрым табором.