|
 Вчера родные и близкие, представители Правительства Тувы, Министерства труда и социальной политики проводили в Москву Георгия Васильевича Абросимова, участника от Тувы в Параде 9 мая на Красной площади. 89-летнего ветерана сопровождает в дороге невестка Ольга Абросимова. Сегодня из Абакана они вылетят в Москву. Фронтовик не раз бывал в белокаменной, но на Параде 9го мая будет участвовать впервые. «Мне очень интересно увидеть, как продвинулась наша военная техника. Что сегодня на вооружении страны. Очень надеюсь повидаться с другими фронтовиками, вдруг встречу однополчан», - говорит ветеран.
В параде на Красной площади примут участие 85 фронтовиков от регионов России, представители стран СНГ.
Из воспоминаний фронтовика Георгия Васильевича Абросимова:
– Вот здесь, под Шталлупененом, я и получил ранение. Тащил ящик снарядов на передовую и стал перепрыгивать окоп. Тут меня и настигла пуля снайпера, пробила оба бедра. Чуть позже, в госпитале, я узнал, что весь артиллерийский расчет, в котором служил, был накрыт снарядом немецкого танка, погибли все. А ведь были в этом расчете и мои земляки, с которыми призывался на фронт из Тувинской Народной Республики: Леонид Тарасенко из Балгазына и Владимир Андреев.
 С годами потом стал ловить себя на мысли, что берегла меня судьба. Ну, сами посудите: отправился однажды за водой в ближайший лес. Наступили сумерки, было тихо, и мне показалось, что ничего со мной не случится. Однако командир расчета запретил мне Георгий Абросимов: Пятиклассники спрашивают, сколько убил немцевискать воду в стороне от наших позиций. Когда же наступило утро, то увидел, что в лесу этом стояли…немецкие танки. Не послушай тогда командира, так бы и пришел прямо к немцам, «тепленьким».
В другой раз перебегал по разбитым улицам прусского городка за снарядами. Когда возвращался на позицию с боеприпасами, заблудился, и в это время из подвала разрушенного дома прицельным огнем в меня стал стрелять немец. Достал я гранату, швырнул ее в подвал наугад. Пулемет замолчал.
Как-то нацепил на себя ленты, которые снял с убитого немца, набил в эти ленты патроны. Похвалился о своем «подвиге» сорокалетнему пехотинцу с усами.
– Придем на передовую, там дадут патронов столько, сколько хочешь, – ответил он. В свой вещмешок пехотинец положил детскую швейную машинку. – Война скоро кончится, а я для внучки привезу подарок. А от немецких патронов тебе какой прок?
Спустя какое-то время отыскал того солдата на поле после очередного наступления уже убитым. Искал съестное для нашего артиллерийского расчета, поскольку полевые кухни не поспевали. У одного солдата разрезал мешок, а там хлеб лежит, весь пропитанный кровью, в моих руках он раскрошился. В другом вещмешке обнаружил детскую швейную машинку. Глянул на лицо убитого солдата и узнал в нем того самого пехотинца, который рассказывал о внучке…
От разговора нас отвлек звонок из четвертой школы. Школьники со своей классной руководительницей собирались прийти прямо домой к ветерану. Перед праздником Победы его звали еще в сельскохозяйственный техникум, в одиннадцатую и в десятую школы.
Интересуюсь: о чем спрашивают школьники сейчас?
– Малыши в четвертых-пятых классов спрашивают, сколько убил немцев. Старшеклассники - о том, что сам я испытал на фронте. Помню, как возмутились ветераны, с которыми участвовал на прошлогодней встрече со школьниками: «Почему ты про Сталина не рассказываешь, а говоришь про эти окопы, разве так надо о патриотизме говорить?!»
Недавно правнучка принесла мне анкету из школы. И спрашивает , как ответить на вопрос «Какое у вас сложилось впечатление о войне?»
– Какое может быть впечатление?! – стал я тогда сокрушаться. – Ведь не о театральном спектакле речь идет, не о кино… Верни эту анкету классной руководительнице и скажи, чтобы отправился составитель этой анкеты прямиком в окопы, хотя бы на один день: пороху бы там понюхал, да полежал бы в дождь на мокрой земле, прячась от вражеской пули.
Ветеран продолжил рассказ о своей войне.
– Столько лет прошло, а до сих пор помню, как перебегал, а где и ползком преодолевал окопы на полях сражений. Из воронки, оставшейся от немецкого снаряда, вытянул как-то…две солдатские ноги. Туловище и голову того красноармейца я так и не нашел. Пошарил по карманам, нашел билет красноармейца. Только прочитать его не было никакой возможности: расплылись от влаги все буквы. Засыпал я тогда две эти солдатских ноги сырой землей. До сих пор об этом помню, и не дает покоя мысль: сколько же безвестных солдат остались лежать на полях сражений, ведь это были чьи-то отцы, братья, сыновья…
После некоторого раздумья ветеран продолжает:
– Вспоминаю наш артиллерийский расчет. Командиром был Максимов, русский, Калюжный, наш ездовой, – белорус, Фарштейн – еврей из Москвы…Никто тогда не делил друг друга по национальности, выполняли поставленную задачу, одну солдатскую лямку тянули в походе. Рассказываю об этом нынешним ребятам – удивляются, а тогда это было в порядке вещей. На себя надеялись в ходе наступления, но надеялись и на плечо товарища, неважно, кем он мог быть по происхождению.
Спрашиваю ветерана, каким он запомнил первый день войны:
– Хорошо запомнился день следующий, 23 июня 1941 года. Как раз возвращался с пашни, и на улице соседский парнишка прокричал мне: война началась… японцы на нас напали. Японцев мы тогда не боялись, потому что несколькими годами раньше разбили их на озере Хасан и под Халхин-голом. Потом узнал, что напали на нас немцы. Далеко эта война, так мне казалось, и чем она пахнет, я даже не имел представления. А в 1943 году я вместо заболевшего отца пошел на заседание колхозников в сельском совете. Председатель совета сразу выгнал меня: что тебе здесь делать среди взрослых мужиков? Скажи матери и отцу, чтобы приготовили тебе чашку и ложку да съестного, и чтобы через два дня был уже в Кызыле. Мне невдомек - зачем, а отец с матерью прекрасно все поняли.
От Бай-Хаака до Кызыла на лошадях добирались два дня. В Кызыле всех нас, кого призывали из Бай-Хаака, из Шагонара, отправили за продовольственным пайком к городскому ресторану, в этом здании сейчас находится центральный гастроном «Азас». В здании, где сейчас находится филармония, работал клуб советских граждан, там был сборный пункт, оттуда нас провожали на войну. 18 декабря 1943 года нас погрузили на открытую грузовую машину и так, с остановками в Уюке и Туране, доехали мы до границы с Советским Союзом. На советской стороне всех выстроили, пересчитали и погрузили в машину, крытую уже брезентом. В Абакане мы надели шинели, приняли присягу. В мае 1944 года погрузили в эшелон. Помню, шли маршем по улицам города, и по обеим сторонам стояли горожане, дети и женщины. Что я, семнадцатилетний мальчишка, мог понимать, когда видел плачущих женщин...
Доехали до станции Бершед под городом Молотовым (как тогда назывался город Пермь). По родам войск нас распределили на другой станции – Юг. Я оказался в артиллерии. Дорогу от станции Юг запомнил потому, что кормили нас, молоденьких солдат, горячим обедом: в Кирове, в Горьком, в Москве. Потом уже никаких горячих обедов по пути не было: только сухарь, селедка и кипяток. Полевая кухня была только на белорусской станции Жабинка.
С собой в дорогу давали нам еще несколько таблеток хлора, чтобы добавляли по пути в питьевую воду. Помню, как на одной из белорусских станций таблетку эту поменяли на кружку клюквы. Не удержался тогда и начальник эшелона, и в обмен на целую упаковку «хлорных» таблеток бабка насыпала ему ягоду в фуражку. Наблюдавший за «обменной операцией» инвалид на трех костылях потом спросил у бабки, продававшей клюкву:
– Знаешь хоть, на что твою ягоду меняли солдаты?
– На сахарин.
– А ты попробуй его, – и засмеялся.
В Белоруссии из числа новобранцев должны были сформировать дивизии. Выстроили нас офицеры строем, а мы, кто в чем стоит, кто в гражданских ботинках, кто в гражданских штанах, кто в рубахе. Один из офицеров стал кричать: мы им все новое выдавали, не буду с этими оборванцами воевать. Другой, старший по званию, не дал ему договорить:
– Сейчас же их – в дивизию, и выдать новое обмундирование!
Тогда нам и выдали – в первый раз – патроны и оружие.
В одну из ночей мы выступили в сторону реки Неман. Шли ночами. Уже многие годы спустя я стал догадываться: нашу дивизию специально берегли, чтобы со свежими силами бросить в бой уже в Восточной Пруссии. Благодаря книге Николая Некрасова я теперь знаю, что на Кенигсбергском направлении нас, новобранцев из Тувы, воевал семьдесят один человек.
Восточная Пруссия удивила меня своими хуторами. Сам вроде был из села, но таких зажиточных хозяйств никогда не видел. Дом добротный, в два-три этажа, из красного кирпича, крыша черепичная, скот во дворе откормленный. За мародерство полагался у нас расстрел на месте, но курицу-другую съесть в ходе очередного марш-броска дозволялось.
Ограда вокруг хутора – из красного кирпича. Позже, из книг, я узнал, что немецкие власти давали разрешение обустроиться на этом хуторе с обязательным условием: бюргер с восточной стороны кирпичной ограды должен был сделать бойницу.
Те ребята, которые до Восточной Пруссии успели повоевать на территории Латвии и Эстонии, знали, что в печках, которые мы называли контрамарками, бюргеры коптили мясо, всякие там колбасы. Потому в самих печных трубах мы всегда находили съестное. Один раз даже подкоптили немецкого солдата. Он спрятался в такой трубе, когда наше орудие бить стало прямой наводкой по дому на хуторе. Наш солдат поджег вязанку дров в печке. Спустя десять минут приоткрыл другую дверцу контрамарки – оттуда вывалился уже задохнувшийся немец. Как потом оказалось, до Восточной Пруссии наш солдат успел повоевать в Прибалтике, а потому догадался, что спрятавшегося фрица надо искать в печной трубе.
А 9 мая 1945 года Абросимов встретил в госпитале в Ижевске.
– По радио сообщили о Победе. Нас опекали тогда женщины с автоматного завода. И в этот день к нам в палату тайком пронесли чистый спирт. На соседней кровати лежал солдат без ног. В эти дни к нему приезжала жена. Помню, что после разговора с ней ходил несколько дней угрюмым. А потом забрался на подоконник – и сам свалился со второго этажа, прямо на асфальт. Поговаривали, что жена ему сказала: не нужен он ей таким...
|
|
Общество » Моя Победа 
