Степь, Лошадь и Свобода

Когда в 1990-х годах распалась советская империя, запрещенные коммунистами сюжеты монгольского исторического прошлого один за другим стали возвращаться из небытия. В числе первых монголы вспомнили о том, как потеряли большую часть своих северо-западных территорий.

В российских документах эта земля называлась Урянхайским краем, ныне это Республика Тыва. Однако, поскольку тема сегодняшних размышлений лишь отчасти связана с событиями столетней давности, к сказанному добавлю только то, что, несмотря на шаткое положение молодого Монгольского государства и складывавшиеся сюзеренно-вассальные отношения с большевистской Россией, монголы пять раз ставили перед Москвой вопрос о возвращении урянхайских земель. Но под давлением внешних обстоятельств и внутренних трудностей формирования и роста молодого государства политическая элита мало помалу смирилась с «сакральной» жертвой, принесенной на алтарь независимости страны.

После того как урянхайский сюжет в 1990-х был реабилитирован и занял свое законное место в научных исследованиях, на страницах национальной прессы и в острых политических дискуссиях наиболее активные сторонники возвращения Урянхая направились в Тыву, где присоединились к местным национал-радикалам, призывавшим тувинцев выйти из состава СССР по примеру прибалтов. Слоганом монгольской агитационной кампании в республике стал тематический вопрос-ответ. «Что тувинцу и монголу нужно для счастья?», – спрашивали аудиторию агитаторы. И сами отвечали на вопрос: «Степь, Лошадь и Свобода!».

Человек, рассказавший об этой политической вылазке монголов, заверил меня, что слоган кампании задевал за живое каждого тувинца. Мой собеседник имел в виду и себя, хотя на тот момент он по долгу службы, будучи первым лицом в республике, должен был сохранять лояльность стремительно терявшей легитимность и сдававшей позиции советской власти. 

Для современных молодых монголов свобода рифмуется не только со степью и лошадью. Поколение, выросшее в демократической Монголии, наслаждается немыслимой для их отцов и дедов и привычной для прадедов и их дедов, свободой передвижения. Ни для кого не секрет, что монголы, будучи практически шестнадцатой республикой Союза, в отличие, например, от армян или латышей, не могли свободно перемещаться по территории СССР, а возможность получить советскую визу была не у всех. Так что последние двадцать лет монголы, что называется, наслаждаются свободой передвижения настолько, насколько им позволяет в одном случае талант и/или желание учиться, в другом – кошелек. Один из моих американских монгольских друзей еще лет пятнадцать назад начал прокладывать себе дорогу на запад, познакомившись с американской девушкой, которая приехала в Монголию в составе христианской миссии. Со временем он, правда, больше номинально, чем пракически, принял христианство, женился, у них родились две красивые девочки. Потом они уехали в США, где начали работать и жить по-американски. Но жене больше была по душе монгольская жизнь и работа в миссии, поэтому спустя пару лет она вернулась с детьми в Улан-Батор. Он до сих пор живет в Сиэтле, работает в корпорации Microsoft и остается монголом и... буддистом.

Наверняка сегодня никто не знает, сколько монголов живет в США, официальные цифры очень приблизительны и далеки от реальных: монголы те еще нелегалы)) Около 150 тысяч граждан Монголии живет в Южной Корее, в основном в Сеуле. Но в эту азиатскую страну монголов тянет не желание свободы, а скорее возможность заработать. Много монголов в Германии. Содружество выпускников германских вузов в Улан-Баторе – одно из самых активных в своем роде общественных организаций. Сегодня монголы живут во Франции, Японии, Канаде, Австралии, Чехии и многих других странах мира. 

Политическая свобода в Монголии не просто лозунг на фасаде. Хотя, конечно, будучи одним из наиболее уязвимых качеств социально-политической среды, она как ничто другое требует постоянных, осознанных усилий со стороны элит и общества. Вот уже двадцать лет как монголы выбирают свою верховную власть – Их Хурал. За это время вопрос о замене выбранных избранными ни разу даже не поднимался. Несмотря на попытки каждого следующего президента страны расширить свои полномочия, политическая элита ни в какую не соглашается дать президенту больше власти, чем предусмотрено Монгольской Конституцией и, как говорят сами монголы, вряд ли когда-нибудь согласится. Чтобы заставить свободолюбивых монголов признать чью-то единоличную власть, видимо, нужно обладать силой и убедительностью Чингисхана.

Западные исследователи сравнивают Монголию с восточно-европейскими странами, и там и тут демократия хоть и не всегда ровно, но все-таки дышит и развивается. Чего нельзя сказать об азиатской части бывшего социалистического лагеря с ее вечным, как небо, казахским президентом или управляемой в ручном режиме российской суверенной демократией, политической науке и практике, ранее неведомой. Не говоря уже о северокорейской, узбекской или бывшей туркменской деспотиях. 

Свобода всегда была основополагающей, системообразующей ценностью монгольской ментальности. К осознанию свободы, как безусловной ценности, располагал ландшафт и связанная с ней социальная структура кочевого общества, которому не свойственно формирование стабильных больших групп. Особое почитание свободы, ежедневная потребность в ней связана с привычкой кочевника большую часть жизни находиться вне группы, надеяться только на себя, самостоятельно принимать решения и, если что, в одиночку расхлебывать их последствия.

У монголов были рабы, немного и не всегда, но сами монголы рабами не были. Даже харчууд или простолюдины обладали правами собственности на скот и предметы своего нехитрого кочевого быта. Люди белой кости были собственниками земли: распределяли, дарили, отбирали пастбища.

Монгольская женщина имела право на развод еще со средних веков, причем при разводе происходил раздел имущества, женщина забирала с собой все, что составляло ее приданое, когда она выходила замуж.

Монголки столетиями были и до сих пор, пожалуй, остаются самыми свободными женщинами в Азии и равными своим мужчинам членами общества. В первую очередь это связано с историческим прошлым и типом кормящей экономики. Когда мужчины уходили в военные походы, женщины по полгода самостоятельно управлялись с хозяйством, растили детей, пасли скот, отгоняли волков и охотились. Современные корейско-монгольские браки чаще всего выживают в варианте «монгол – кореянка». Монголки, как правило, не могут долго выносить известного деспотизма корейских мужчин. 

Одним словом, свободолюбие монгольских женщин связано с их способностью брать на себя ответственность – за хозяйство, за скот, за жизнь и безопасность своих детей. А монгольская привычка к свободе – от способности к автономному существованию в суровой степи. Именно поэтому монголу для счастья нужны были только Степь, Лошадь и Свобода. 

Вместе с тем монголы, как и другие нации и общества, все еще несвободны от стереотипов, навязываемых политической элитой; оставшихся в наследство от советского прошлого; приобретенных за годы поначалу дикого, но сегодня более-менее легитимизируемого капитализма.

Впрочем, несвобода – это уже тема других размышлений. Ocтавим ее для следующего раза.