Кыргыс Чайзу. Экология любви

совершает восхождения на горы, знает особенности степной экосистемы, запросто читает книгу тайги, ловит вооруженных браконьеров, играет в бильярд.

Под ее руководством работает 27 человек. Двадцать три из них – скупые на слово, скорые на дело мужчины, которые не сидят в кабинетах, а делают свою работу, охраняя вверенные им заказники. Встреч с ними опасаются не звери, а закоренелые браконьеры и нарушители, добиться у них искреннего уважения дорогого стоит.

Хрупкая с виду, но твердая по сути, она считает, что в защите Дирекции особо охраняемых природных территорий Республики Тыва, которой руководит,

нуждаются все: лес и вода, заяц и медведь, рыбка и птичка, а самое главное – сам человек.

В ее семье говорят на четырех языках, но все вместе собираются редко.

Ее супруг – американский ученый Брайан Донахо – тоже эколог.

И сегодня она живет на три страны – Чайзу Кыргыс, убежденная защитница

природы планеты, и конечно – родной Тувы.

Память детства

– Чайзу Суван-ооловна, а как вы решили стать экологом?

– Я с самого детства ощущала себя частью природы, благодаря тому, что родилась и выросла на берегу могучей реки Улуг-Хем. Мои родители жили в живописнейшем селе Эйлиг-Хем.

Сейчас, к сожалению, его вместе с окружавшими его богатыми пойменными лесами, лугами и сенокосами поглотило Саянское водохранилище. И это трагедия для людей, потерявших свою малую родину, у которых жива память детства, которая уже никуда не приведет

Моя мама, Александра Ховалыговна, работала в школе учительницей русского языка и литературы. Она не препятствовала, когда мой отец, Суван-оол Сендижапович, брал меня с собой в дорогу.

Он на своем водовозе возил воду для чабанов на горные стойбища. Знал и любил тайгу, а меня учил видеть жизнь природы и наблюдать за ней.

– Как в любой тувинской семье, в вашем роду наверняка были охотники?

– Отец рассказывал, что своего первого зверя добыл в шесть лет.

Он любил охоту, был членом охотобщества, белковал, ходил на соболя. Когда папа приходил из тайги, мне всегда было интересно знакомиться с его добычей, и я любила расспрашивать, что это за зверь, как он добыт.

Зимой он брал меня на охоту на лис. Еще отец рыбачил – с ружьем. Забирался на дерево, выглядывал в прозрачной воде огромных щук и подстреливал «ТОЗовкой».

Все это для меня было страшно увлекательно. И не зря, потому что все, что познаешь в детстве, запоминается на всю жизнь. В моей сегодняшней работе пригодились уроки наблюдательности, привитые отцом. Умение читать следы, и не только звериные, в нашей работе просто необходимость.

О звере по его следу можно узнать многое: по характеру следа видно – бежал он или шел спокойно, можно вычислить его размер, дорисовать в воображении величину.

Мои младшие сестра Чайну и братья Орлан и Сылдыс также получили педагогическое образование. Но участь защитника природы со мной делит брат Орлан.

У них не осталось природы

– Как вы думаете, у тувинцев существовало экологическое воспитание?

– Если бы у нас не было серьезного экологического воспитания, наша природа как сегодня не сохранилась бы. Могу утверждать, что она в хорошем состоянии, потому что мне есть, с чем сравнивать.

Почему иностранцы нам хотят помогать, организуют фонды в защиту нашей природы? Когда этот вопрос был задан на одной встрече, они ответили, что у них не осталось природы в первозданном виде, многие животные истреблены или их места обитания исчезли, и они предлагают свою помощь, чтобы здесь у нас такого не случилось.

У тувинцев издавна экологическое воспитание занимало большое место в воспитании, потому что жизнь народа была тесно связана с природой и зависела от нее.

– Каким был ваш путь в экологию?

– Мне в школе нравились все предметы, но нить знаний о природе, протянувшаяся из детства, не прерывалась никогда.

Училась в разных школах. В родной эйлиг-хемской на уроках природоведения ходила с классом на экскурсию в лес, собирала листья, рисовала. В школе села Аржаан проходила обязательную практику – поливала огород. На летних каникулах помогала бабушке, стригла совхозных овец.

В кызылской школе № 3 искренне восхищалась учителем биологии Лилией Варфоломеевной Осиповой. Как она была предана своему предмету! Все удивительные цветы и растения вокруг школы были ее рук дело. А свои уроки она вела так, словно играла действо в театре.

После школы поступила в Кызыле в пединститут, получила специальность учителя географии и биологии, работала в тээлинской школе №2, потом в эйлиг-хемской школе.

В систему охраны окружающей среды пришла, когда стала научным сотрудником заповедника «Убсунурская котловина» – в 1999 году. Мне посчастливилось в 2007 – 2008 годах быть координатором проектов, а затем и руководителем Алтае-Саянского экорегионального отделения Всемирного фонда дикой природы.

Сейчас руковожу республиканским государственным учреждением «Дирекция по особо охраняемым природным территориям Республики Тыва».

Свой парень Чайзу

– Трудно, наверно, женщине быть экологом: все время ходить в тайгу, выезжать в рейды?

– Да, находиться в тайге – особая наука. Не всякий может жить в ней неделю, десять дней, больше. Некоторые начинают тосковать по дому, скучать по нормальной пище, устают от холода, голода.

Но есть и те, по которым видно, что в тайге они как будто окунаются в родную стихию. Мне тоже хотелось бы стать такой.

В студенчестве я любила ходить в походы. Многие мои друзья тех лет стали известными людьми. Один из них – Мерген Кончук – известен как неоднократный покоритель Монгун-Тайги. Его теперь нет с нами.

Мы тогда не только поднимались на вершины, но часто отправлялись в зимние многодневные походы. Нашим руководителем был Сарыг-оол Кара-Салович Монге, многие годы проработавший в Центре детско-юношеского туризма. Сам родом из Бай-Тайги, он любил горы.

– А куда вы ходили в поход зимой?

– В Саяны, там сейчас красноярцы организовали природный парк «Ергаки».

Зимой не так холодно, как многие думают. В снежной тайге тепло при любой погоде. Надевали футболку, теплый свитер, ветровку и брюки на подкладе. Ходили на лыжах, которые были чуть шире обычных, назывались, по-моему, «Лесные». У нас была двухслойная палатка «Зима».

В девять утра завтракали, днем варили чай, ели сухой паек, и до пяти часов вечера шли. На ночь останавливались, и у каждого начиналась своя работа: два человека пилили, двое кололи дрова, двое ужином занимались, двое ставили палатку.

В поход обычно ходили группой в семь или восемь человек. Часто была среди парней одна.

Ласточки на велосипедах

– Что для девушки самое трудное в таких походах?

– Ребята ко мне так привыкли, что даже не воспринимали как девчонку. Все добро носили с собой, порой рюкзак весил 15 – 20 кг. Когда было трудно, в шутку возмущалась, мол, я все-таки слабый пол, а несу такой же тяжелый рюкзак, как у парней. Но особых трудностей не припоминаю.

Весной ходили в горы, зимой вставали на лыжи, летом на велосипедах путешествовали. Мы создали клуб велосипедистов «Хараачыгайлар» – «Ласточки». Нашими руководителями были Оюн-оол Сат и Владимир Амыр. Однажды на великах через Хандагайты ездили в Монголию, побывали в верховьях Тургена и Хархираа, это дальше Улангома.

У меня был четырехскоростной велосипед харьковского завода – «Турист» за 230 рублей. Как на стипендию в 50 рублей умудрилась его купить, не знаю.

Осенью 1990 года две недели путешествовали на велосипедах по Тодже. До села Тоора-Хем добрались на теплоходе «Заря». Побывали на озерах Ногаан-Холь и Азас. Обратно возвращались через села Ий, Ырбан, Сыстыг-Хем, Севи, Хут и город Туран.

В пути я впервые в жизни услышала трубный рев марала. Тоджинцы нас пугали, что в тайге опасно, что там лагеря для заключенных.

– В глухой тайге встретить заключенных действительно страшно.

– Вовсе нет. Для них новые люди в их глухомани стали событием. Удивлялись так, будто мы на танках к ним приехали. Они рубили лес, сплавляли по Пий-Хему. У них было свое хозяйство, ферма, поэтому кто-то пас коров, кто-то косил сено. Так заключенные жили в тайге и отбывали срок.

Студенческие походы закалили меня, появились навыки, приобрела важное умение находиться в таежных условиях. Это все пригодилось потом.

– А зачем вам надо было продираться через тайгу, ездить по засушливым степям Монголии, забираться на заснеженные Саяны?

– А что делать в городе, кроме танцев и кино? Мы учили географию, и интерес был еще и профессиональный. Хотелось не только Туву объехать, но и в других местах побывать.

Есть поговорка «Умный в гору не пойдет…» Я с этим не согласна. Покорение гор – это проверка самого себя, самооценка и самовыражение. Туризм еще увлекает впечатлениями и новыми встречами.

– Юная туристка стала учителем географии, которая потом ушла в науку, чтобы стать кандидатом биологических наук.

– На меня большое влияние оказали мои преподаватели по институту Светлана Суруновна Курбатская и Лилия Кыргысовна Аракчаа, которые предложили работать, а затем и поступить в аспирантуру Убсунурского международного центра биосферных исследований Сибирского отделения Российской академии наук. Я с легкостью согласилась, хотя в школе очень нравилось работать.

Это огромное везение, что в аспирантуре моим научным руководителем стала Аргента Антониновна Титлянова, профессор, доктор биологических наук Института почвоведения и агрохимии Сибирского отделения РАН. Я и моя коллега Анна Самбуу стали ее тувинскими ученицами, чем неимоверно горжусь.

Степь кормит всех

– А вашей деятельной натуре не показалось, что наука – это нечто сухое и скучное?

– Нет. Я не сидела в кабинете, а изучала в Убсунурской котловине продуктивность степных экосистем. Разнотравье степи можно сравнить с огромным столом, уставленным разными блюдами. Что обычно человек выбирает среди множества блюд? Конечно же, самое вкусное.

Так и животные из видового богатства выбирают самое вкусное. С одного взгляда на степь видно, какой это «стол»: скудный, средний или богатый. Знаменитая «горячая» трава тувинцев агы, кангы – полынь холодная и тимьян (чабрец) считаются нажировочным кормом.

– Нам степь кажется однотонной и засушливой, а она вон какая разная.

– Для моего научного руководителя Аргенты Антониновны степь – любовь всей ее жизни. Степь – это лес наоборот. Если лес растет верх и большая биомасса у него наверху, то в степи наоборот. Подземная биомасса растений во много раз больше надземной, в наших степях это соотношение составляет семь к одному.

Почва – это своего рода холодильник, где даже после пожара или засухи остаются запасы семян. После хорошего дождя в степи можно обнаружить, что выросли невиданные растения. Их никто не привез и не посадил. Значит, их семена хранились в запасах.

Степь кормит всех. У каждого животного есть своя специализация. Мягкую траву едят овцы. Кустарники на возвышенностях обожают козы. Оставшиеся после них жесткие растения едят коровы и лошади, которые с ними хорошо справляются. А когда ничего не остается кроме колючек, приходит кормиться верблюд. Это очень интересно наблюдать.

Наука кочевья

– Что может угрожать степной экосистеме?

– Если лес вырубить, он будет расти, как минимум, лет пятьдесят. А степь – это очень устойчивая экосистема, но и ее можно погубить чрезмерным выпасом или необдуманной распашкой.

Наша степь не оскудела благодаря многовековым знаниям тувинского чабана, который хорошо знал, в какое время, где пасти свой скот. Весной, когда зеленела трава, он перекочевывал на весеннюю стоянку – чазаг. В это время на его зимовье – кыштаг накапливался своеобразный «стол». И когда чабан возвращался, в «холодильнике» под снегом его ждал нетронутый запас еды для скота.

Летом чабан гнал стадо на чайлаг – летнюю стоянку в высокогорье, где есть родники и полно травы, чтобы скот хорошо наелся, напился воды, нагулял жир. Осенью, когда трава вянет, скот идет вниз в кузег – осеннюю стоянку, где распускаются растения, которые цветут осенью.

Чабаны тогда кочевали все четыре времени года. Сегодня как у эколога у меня душа болит из-за того, что они перестали кочевать и баланс в природе нарушается. Скот далеко не уходит и объедает всю траву вокруг аала до корней.

– А что можно сделать, чтобы помочь степи?

– Беречь степную экосистему, меняя пастбище по традиционной схеме. И возрождать, я высказываю мнение своих наставников Светланы Суруновны Курбатской и Лилии Кыргысовны Аракчаа, систему колодцев. Почему люди сейчас держат скот возле сел и водоемов? Потому что вода – самый важный источник.

В советское время в степях были нормально работающие колодцы. Сейчас они все разрушены, но их можно восстановить, потому что скважины остались. Есть еще система арыков. Не просто так у наших предков сложилась кочевая система. Они лучше знали природу, бережнее относились к степи, и она им щедро воздавала.

Дикий Восток

– К нам приезжают иностранные туристы и восхищаются: «Как у вас красиво! Какая у вас чистая вода!» За рубежом – по-другому?

– Не надо думать, что у них ничего нет, все грязно и в смоге. За границей чисто, красиво, но везде приложена рука человека. В самых глухих местах можно обнаружить лестницу, перила, мостик.

У нас нигде не обтесаны ступени, ничего не приготовлено, и человек сам должен создавать себе комфорт. Вот в чем адреналин. Здесь иностранцы находят «Дикий Восток».

– Гости республики, побывав на озере Хадын, сразу видят наше неуважительное отношение к природе. А как в других местах население относится к своей природе?

– Я ездила на семинар в Турцию и в городе Анталья видела, как население трепетно относится к чистоте вокруг. Это было в зимнее время, когда туристов уже не было, но все равно дворник подметал там береговую зону и подбирал мелкий мусор. Не знаю, правда, во что это место превращается летом, но зимой соринки с прибрежной полосы буквально сдувались, и вода была изумительной чистоты.

В Китае меня удивило то, что древняя тысячелетняя цивилизация удивительно гармонично уживается с современностью и урбанизацией. У них особая культура, особый мир. Удивил внутренний туризм. Это тоже показатель отношения китайцев к своей стране, природе, истории.

И никто их не пытается убить

– А у немцев какие отношения с экологией?

– В Германии практически нет дикого уголка. Мы жили в городе Халле – в двух часах езды от Берлина. И с поезда всегда можно видеть косуль. Они ходят стадами, и никто их не трогает.

– И поезда немецкие косули не боятся?

– Нет. Они кормятся на полях вдоль дорог.

Немцы очень законопослушный народ, как и американцы. У них нет браконьерства. По радио, телевидению и Интернету специально объявляется сезон охоты, и каждый охотник уже зарегистрирован и имеет лицензию на отстрел.

Но есть предел, допустим, в этот сезон квота – 400 косуль. Когда счет доходит до 399, везде оповещается, что осталось добыть одно животное. После чего охота прекращается. Если ты застрелишь 401-ю косулю, будешь нести наказание.

В другое время животные могут мирно ходить, кормиться. Там можно видеть лис, зайцев, соколов, которые охотятся. В парке свободно плавают нутрии, есть белки, утки, гуси, лебеди и никто их не пытается убить.

А США – страна огромная, в отличие от Германии, там есть дикие места. На дороге нужно быть осторожным, может выбежать олень. Водители часто на них наезжают.

Между населенными пунктами на дорожных знаках нарисован олень, а у нас – корова. Коровы у них не расхаживают самостоятельно, как в Туве. Животные содержатся в стойлах, их кормят специальными смесями. Там много вегетарианцев, потому что люди не хотят питаться генномодифицированными продуктами.

А коровы с экологически чистым мясом содержатся в загонах и могут себе позволить щипать зеленую траву. Соответственно, у них очень дорогое мясо.

– А отличается ли мясо американской коровы от тувинской?

– Вкусное, хорошее, но наше лучше. Мы там покупали мороженую баранину из Австралии, Новой Зеландии. И опять оно было не такое, как тувинское.

Мусор – в карман

– А ваша семья разделяет ваше отношение к природе?

– Мой муж Брайан Донахо занимается экологической антропологией, изучает отношение между человеком и природой.

Территория его исследований, в основном, Южная Сибирь, Тоджа. Его научная работа, имеющая отношение к Туве, называется в переводе с английского «Саянский перекресток: разные восприятия земельной собственности у тоджинцев и тофаларов». Чтобы проводить свои исследования, он выучил тувинский язык.

Брайан – американец, но в настоящее время работает по контракту в Институте социальной антропологии Макса Планка города Халле Германии.

Он более бережлив к ресурсам, и я у него учусь этому. Настоял на том, чтобы мы в квартире поставили счетчики горячей и холодной воды, и оказался прав – экономия большая.

Конечно, у нас в стране воды много, есть электроэнергия, но это до поры до времени, ведь потребности у населения растут. Хорошо, что в последнее время необходимость за это платить заставляет людей быть бережливыми.

Сын Далай – студент первого курса Нижегородского лингвистического университета, учится на переводческом факультете. Мы познакомились с Брайаном, когда моему сыну было только пять лет. Они очень дружны, Далайка зовет его папой, у них бывают свои мужские дела, куда я не лезу.

До недавнего времени, стирая вещи сына, в карманах обнаруживала мелкий мусор. Оказалось, когда нет возможности все это выкинуть в урну, Далай кладет в карман. Он также переживает за природу, как и родители.

Не сидеть даже на любимой шее

– Кто у вас в семье главный?

– Это вопрос, наверно, не к нам. Нормальная семья не может так существовать, как наша – мы с мужем живем сейчас на две страны: Германию и Россию. А моя свекровь Розамонд, ей 85 лет, зовет нас к себе в США – во Флориду.

Но я уже пробовала жить в другой стране и поняла, что это – не для меня. Очень трудно там ничего не делать и сидеть на шее, пусть даже на любимой.

– Кандидату биологических наук за границей совершенно нечем заняться?

– Можно пойти работать в школу, университет, но в восточной Германии много своих безработных, чтобы там строить конкуренцию, надо знать в совершенстве язык, читать, писать. Я же владею немецким на начальном разговорном уровне.

Можно пойти мыть посуду и за это получать 800 евро. Но это неинтересно даже не потому, что ты кандидат наук, а из-за того, что в этом случае делаешь работу и получаешь деньги чисто для себя.

В Туве я в два раза меньше получаю, но это – любимая работа. Понимаю молодых людей, которые получают хорошую специальность и остаются работать в Москве, других городах или за рубежом. Они находят себя.

У меня ситуация совсем другая. Я выросла здесь, образование и профессию получила здесь и мне на родине хочется принести пользу.

– У вас получается, как в тувинской поговорке: «Дальше живешь – крепче любишь, рядом живешь – больше дерешься»? Можно ли сохранить любовь на таком расстоянии?

– Мы научились этому. Когда в конце девяностых Брайан приехал в Туву изучать жизнь и быт оленеводов, у нас завязались дружеские отношения, которые перешли в романтические. К супружеству шли долго и осознанно.

Так и жили – он приезжал и уезжал, а я к нему ездила. Даже в Туве жили раздельно: он где-то в тайге у своих оленеводов, я в заповеднике или в командировке.

В августе 2004 года мы поженились. Наша свадьба проходила в тайге, в местечке Тос-Тейек, на летней стоянке моих родственников Анны Ховалыговны и Март-оола Кыргысовича Дамдынов, известных чабанов-тысячников. Мы и сейчас, как только находим время, любим бывать у них в гостях.

Американец, который по-тувински говорит

– Язык общения в вашей семье?

– Когда мы живем здесь, разговариваем на тувинском. Когда в Германии или Америке – на английском. Сын хорошо говорит на немецком, потому что ходил в Халле в немецкую школу.

А сегодня мы втроем живем в разных городах, Брайан – в Халле, Далай – в Нижнем Новгороде, я в Кызыле. И у меня самая большая мечта, чтобы Брайан переехал в Туву, после окончания контракта, и семья собралась вместе.

– Сложно представителям разных культур уживаться под одной крышей?

– Разница культур – это всегда большая пропасть, но мы ее преодолели.

Мне поначалу в Америке было трудно, потому что многое было непонятно, мешал языковой барьер, я не могла свободно общаться с новыми родственниками.

Брайан – этнограф, изучает традиции и обычаи народа, и потому ему было легче перенести различие менталитетов.

К чести Брайана, он всегда пытался жить по нашему уставу. Но чего он не любит, так это быть в центре внимания. Я его сейчас понимаю, хотя раньше обижалась.

Он не ходит на торжества, потому что все гости, даже на свадьбах, переключаются на него: «Ой, американец, который по-тувински говорит». Всем хочется поговорить с ним, познакомиться. Людей можно понять: всем интересно.

Но нельзя сказать, что он не публичный человек. У него друзья и коллеги из разных стран, он очень любит общаться с ними. В Германии мы обязательно ходим в гости к своим друзьям.

Он сам из большой и дружной многодетной семьи, шестой среди восьмерых братьев и сестер.

Мне в Америке понравилось то, что там человек не чувствует себя изгоем, пришедшим из другого мира: чернокожим, узкоглазым. Любой человек защищен, и закон всегда на его стороне, и отношение общества. А у нас только выедешь за пределы республики, начинали иногда чуть ли не пальцем показывать. Грустно.

И в республике тоже было не самое толерантное отношение к непохожим, не таким, как большинство. Когда мы с Брайаном начали дружить в 1997 году, я боялась рядом с ним ходить по Кызылу. Мне казалось, что кто-нибудь в меня кинет чем-то, плюнет или еще что-то. У нас так было.

А если бы узнали, что он американец, то сказали бы, что я девушка легкого поведения. Поэтому мы ходили так – или он впереди, или я.

Но очень быстро я на себе испытала, как наше общество изменилось. Уже через два года мы спокойно могли ходить по Кызылу рядышком.

– Чем занимается Дирекция особо охраняемых природных территорий Республики Тыва, которую вы возглавляете, Чайзу Суван-ооловна?

– Мы охраняем природные комплексы заказников, ведем наблюдения за состоянием их ресурсов. А делаем это, патрулируя эти территории, выполняя рейдовые мероприятия, на местах контролируя соблюдение режима. Для каждой охраняемой территории установлен свой определенный режим охраны.

У нас в Туве – пятнадцать заказников и один природный парк. Их охраняют 19 инспекторов в районах.

Площади у каждого заказника разные, но получается, что и на ста тысячах га, и на тридцати тысячах по одному человеку работают.

Если всю площадь охраняемых территорий – 700 тысяч гектаров – поделить на них, то на каждого инспектора в среднем будет приходиться более 35 тысяч га. Это очень много.

В Красноярском крае эта цифра – 20 тысяч, в Татарстане – 11 тысяч га.

– А как вы малым количеством справляетесь с таким объемом?

– Это непросто, поэтому у меня огромное желание: собрать хороший коллектив. У нас есть опытные специалисты с большим стажем работы, есть и молодые. От случайных людей стараемся избавляться.

Много сотрудников пришло к нам из правоохранительных органов. Они умеют составлять протокол и работать с нарушителями. Но у нас надо не только выявить, поймать и «построить в шеренгу», а еще быть в некоторой степени биологом и наблюдателем. Ошибаются, когда думают, что работа наша – только за браконьерами гоняться и в «войнушку» играть, в которую не доиграли в детстве.

Прежде всего, чтобы эту территорию охранять, инспектор должен ее хорошо знать. Как чабан знает свое стадо, сколько у него скота, где, какая трава растет на пастбище, так и наш инспектор должен знать, где, сколько животных находится на вверенной ему территории.

Большей частью наши инспектора знают свое хозяйство. Но случается, едешь к кому-то в рейд и ориентируешься на его территории лучше, чем он.

Я не требую каждого зайца знать «в лицо». Но узнать какие животные есть у него на территории, куда они ходят на водопой, солонец, в какое время суток и где скрываются, зимуют, можно.

У инспекторов есть дневники, куда они записывают все, что видят, наблюдают, замечают. Мы не требуем, чтобы это были глубоко научные исследования. Хотя будем всячески поддерживать тех, кто хочет учиться дальше или поступать в аспирантуру. Нельзя, чтобы такие кадры ушли на другую работу.

Не потерять то, что имеем

– А зачем нужны природные заказники?

– Не просто так территорию делают охраняемой. Не любую, а тщательно отобранную, ведь это места, наиболее пригодные для роста численности животных.

В качестве напутствия браконьерам хочу сказать: «Не надо охотиться в заказнике. Дайте животным возможность размножиться, расселиться на другие территории, где вы по лицензии сможете спокойно на них охотиться».

Никто не говорит: давайте всю Туву сделаем заповедником, заказником. Не получится, но баланс должен быть. Правильно нас предупреждают люди Запада, мы не должны потерять то, что имеем. А для этого надо, чтобы охраняемые территории были.

За границей человек вытеснил животных на клочки земли, которые остались между городами и поселениями. Если бы на месте сел Сесерлиг, Кара-Хаак и города Кызыла было три мегаполиса, как там, то животные только бегали бы внутри них, как на ладони.

Иностранцы приезжают и спрашивают: «Ну, где животные? Кого вы тут охраняете, покажите». Приходится парировать, что в отличие от Европы, где животных можно увидеть на расстоянии 100 – 200 метров, у нас есть, куда спрятаться, поэтому их очень трудно увидеть.

Что можно и нельзя в заказнике

– Из-за того, что кругом охраняемые территории – пятнадцать заказников и один природный парк – в лесу теперь и погулять нельзя?

– Отчего нельзя, можно. Заказники у нас, в основном, располагаются в таежной зоне, и в них разрешается собирать ягоды, грибы, просто находиться. Но нельзя охотиться, даже если у вас есть лицензия.

На лицензиях, которые выдает Госкомитет по охоте и рыболовству, пишется вид зверя, количество, указывается место охоты вплоть до урочища и местечка, но на особо охраняемые природные территории они не выдаются.

В заказнике нельзя рубить лес, разводить в пожароопасный период костры, строить сооружения, линии электропередач, производить промышленные разработки. Также нельзя создавать новые дороги, а ездить можно только по дорогам общего пользования, если они там имеются.

Мы гордимся тем, что природа Тувы в хорошем состоянии, но это такое хрупкое равновесие, которое легко разрушить. Человечество растет, благосостояние растет, продолжительность жизни растет, потребление ресурсов растет, но они должны восполняться.

Потребляя больше, мы должны и отдавать больше. Охрана природы – это одна из форм поддержания такого баланса.

– В заказнике нельзя рубить лес, а недавний ваш рейд выявил, что его в Балгазынском заказнике рубят с разрешения Балгазынского лесхоза. Как же так?

– В этом случае лесхоз не имел права давать разрешение. Сейчас идет разбирательство по этому факту, и если дело дойдет до законного завершения, лесхоз будет платить ущерб. Хорошо, если это всем станет уроком.

К сожалению, такие прецеденты есть, когда лесхоз дает разрешение на заготовку деловой древесины в заказнике. А это – качественная древесина, живые деревья, из которых строят дома. Если обнаружится, что на территории заказника вырубается деловой лес с разрешения лесхоза, это уже подсудное дело.

Это не военный полигон

– А если у нас почти вся территория сплошь заказники, где людям брать материал для строительства, заготовки дров?

– У нас в Туве достаточно других лесных территорий. Заказники и заповедники, вместе взятые, занимают всего восемь процентов территории республики. В федеральном и республиканском законах, а также в Лесном кодексе указано, что на особо охраняемых территориях разрешены только санитарные рубки.

Учитывая это, мы идем навстречу тем, кто заготавливает дрова. Люди приходят за разрешением в лесхоз. Мы знаем, что у нас есть сухостой и разрешаем его использовать для заготовки дров. После согласования с нами они заключают договор купли-продажи с лесхозом.

Не будем предполагать, что для строительства домов воруется лес из заказников. У нас территория очень большая и лес есть везде. Но, к сожалению, никто в Кунгуртуг не поедет рубить лес, легче добраться до близлежащего заказника.

Доступность наших заказников – наш враг. Рубка леса в заказниках – проблема номер один, приобретающая с каждым годом все большую актуальность.

Огорчает, что в кожуунах часто думают: заповедники, заказники на их территории большой роли в их хозяйстве не играют. Там люди серьезно полагают, что эти территории у них отобраны.

На самом деле, это их земля и хозяйство. И всего один инспектор не может охранять их территории от пожаров, браконьеров и нарушителей, жители должны озаботиться тем, сколько там ресурсов, животных, ягод, грибов, и совместно с нами решать проблемы заказников.

Хорошо, что не везде так. Наши инспекторы в Каа-Хемском кожууне тесно работают с администрацией. Руководство знает свои заказники, гордится ими, не допускает пожаров, поддерживает инспекторов.

– Что должны делать руководители кожуунов, чтобы стать хозяевами заказников?

– Чтобы эти территории интегрировались в экономику района. Особо охраняемые территории могут быть неприкосновенным запасом и кладовой, откуда можно черпать, и черпать рационально.

Наша первейшая задача – сохранить уникальные территории, а вторая, чтобы они еще и пользу приносили. Почему нельзя организовать в селе маленькие предприятия и заготавливать ягоды, орехи, грибы, лекарственные растения? Почему не создать охотничьи хозяйства на смежных с заказниками территориях, получая своего рода подпитку оттуда?

Не надо воспринимать заказники как закрытую территорию, это не военный полигон.

Животные и железная дорога

– Может ли строительство железной дороги отразиться на флоре и фауне заказника, через который она будет проходить?

– Железная дорога проходит как раз посередине Ээрбекского заказника, что нас очень беспокоит.

В заказнике водятся почти все представители таежной фауны: лось, медведь, рысь, росомаха, кабарга. Есть манул, занесенный в Красную книгу Тувы. В семидесятых годах прошлого века там даже снежного барса встречали.

Животные на одном месте долго не живут, у них происходит сезонная миграция. Им нужны места для нажировки, размножения, кормления и выведения потомства. Поэтому в бассейне реки Ээрбек в свое время и сделали заказник.

Долина реки Ээрбек является очень удобным местом для зимовки крупных копытных, которые перекочевывают на юг Уюкского хребта.

Там снега, по сравнению с северной частью, выпадает меньше, поэтому животные зимуют, а весной переваливают через хребет в таежные, более прохладные места.

Отмечу, что экологической стороне проекта строительства железной дороги в нашем министерстве природных ресурсов уделяется серьезное внимание, и с разработчиками проекта проводятся необходимые согласования на всех этапах работ.

Самое главное сейчас – это снижение негативного воздействия железной дороги на природные комплексы в целом.

– Шум строительства и будущих поездов может распугать животных?

– Фактор беспокойства всегда приводит к изменениям. Перережутся миграционные пути животных, и они могут оттуда далеко уйти. Это чревато тем, что снизится поголовье животных.

На стадии разработки проекта мы указали проектировщикам места переходов животных. По задумке инженеров, рельсы будут пролегать по высоким мостам, и звери могут под ними свободно перемещаться.

Понятно, что необходимо время, чтобы животные привыкли к существованию железной дороги. Рядом с дорогой должно вырасти не одно поколение животных, не боящихся ее.

В Канаде на мосту, протянутому с одной горы до другой, сажают для животных деревья, чтобы максимально приблизить его к естественной среде.

Мы не знаем, как наши экосистемы отреагируют на железную дорогу. Чтобы понять это, нам прямо сейчас надо начать мониторинг на территории заказника.

Необходимо построить стационар, где будут проводиться наблюдения не только за животными, но и изучаться влияние железной дороги на лес и воду.

В реке Ээрбек водится хариус, и что будет с ней и с рыбой, будет ли загрязнение воды? Как повлияет железная дорога на мелких животных, на птиц и насекомых? Вопросов много.

Для изучения и наблюдения всех изменений, связанных со строительством железной дороги, нужны серьезные научные силы.

Браконьер – не голодный, а обеспеченный человек

– Кто он, современный браконьер – человек, которого голод погнал в тайгу или тот, для кого охота – царская забава?

– Браконьерами истребляются марал, косуля. Идет охота на кабаргу. Хорошо, что это животное при благоприятных условиях восстанавливает численность быстро.

Составить единый портрет браконьера невозможно. Он разный. Но в основном получается, что браконьер – это обеспеченный человек.

Он должен, естественно, иметь ружье, а ружья у нас очень дорогие. Транспорт должен быть не какой-то «Жигуленок», а «УАЗ» или другой внедорожник, который потребляет недешевый бензин.

Ружье, боеприпасы, экипировка, еда – все это денег стоит. Очень редко бывает, чтобы человек охотился ради пропитания. Получается, что это царская забава.

Были случаи, когда нас пытались убедить в том, что взяли оружие в заказник, потому что боятся ходить в лес, боятся волков или еще кого-то. Всякое придумывают.

– Как ведут себя браконьеры при задержании? Они агрессивны и опасны?

– По-разному. Это зависит от инспектора. Если он груб, ему ответят тем же. Я же пытаюсь максимально объективно отнестись ко всем.

По должностной инструкции, нам нельзя разговаривать на повышенных тонах с любым человеком. Даже при явных признаках нарушения людям нужно разъяснить, что они нарушили, какую статью закона. Территории заказников очень большие и иногда люди не понимают, что они уже не просто в лесу, а на охраняемой территории.

Но бывают случаи, когда надо четко поставить человека на место, если он пытается «надавить» на тебя и ведет себя агрессивно. Но на то нам и даны полномочия.

– Вы хрупкая женщина, а у браконьера – оружие. Не страшно?

– Не могу сказать, что мне не страшно. Конечно, страшно. Особенно, когда не знаешь, что может произойти. По инструкции в рейд нельзя идти одному.

У меня немного случаев, когда ловила браконьеров, и всех ошарашивало то, что их задерживала женщина. Думаю, что это обстоятельство имеет свою положительную сторону, потому что при виде женщины, пусть даже в форме государственного инспектора, агрессия у нарушителя как-то гаснет.

– У тувинцев охота – традиционный промысел. Местные жители, когда их задерживают как браконьеров, наверно, страшно возмущаются, мол, всю жизнь охотимся тут, как и наши отцы и деды.

– Что из того, что он всю жизнь охотился здесь? Пусть человек на этой территории вырос, но если это охраняемая территория, то он нарушает закон.

Ему это надо так втолковать, чтобы стыдно стало, если он на самом деле болеет душой за родные места.

– А были случаи, когда инспекторам угрожали и стреляли в них?

– При мне таких случаев не было. Но ребята могут рассказать о лихих девяностых годах, когда по ним стреляли, и они ходили под прицелом. Бывали случаи, когда мстили за задержание.

И всё это – на глазах детей

– Все лето вы дежурили на озерах Хадын и Дус-Холь. Какие у вас впечатления от работы?

– В нашей республике 15 памятников природы, и все они находятся на территории разных кожуунов. Озера Хадын и Дус-Холь находятся в Тандинском кожууне. Они являются памятниками природы регионального значения.

Кроме них – озера Чедер, Чагытай, Сут-Холь, Кара-Холь, Азас, Торе-Холь, Тере-Холь, Белое, минеральные источники – аржааны Шивилиг, Суг-Бажы, Тарыс, Уш-Бельдир и Хутинский порог являются памятниками природы.

В российской практике памятники природы охраняются муниципальными районами, на территории которых они находятся. Специального штата на них у нас не предусмотрено.

Мы этим летом, организовав дежурство на озерах Дус-Холь и Хадын, практически оголили другие свои территории. Пока инспектор Тапсинского заказника работал на озерах, его 100 тысяч с лишним га оставались без присмотра. Такого риска, думаю, допускать больше нельзя.

Для нас работа на этих озерах стала шоковой терапией – видеть такой поток людей, почти каждый из которых – потенциальный нарушитель.

Невзирая на установленную водоохранную зону 50 метров, все хотели машинами залезть в озеро. Или устраивались так, чтобы можно было выползти из палатки и заползти в озеро.

Нарушались не только природоохранные законы, но и простые правила поведения. Очень трудно было разговаривать с людьми, уговаривать не оставлять после себя мусор, отогнать на 50 метров машину.

Если на Дус-Холь приезжали отчасти те, кто хотел поправить свое здоровье, на Хадын приезжали просто оторваться: выпить, позагорать. И это не только молодежь, но иногда люди немолодого возраста.

Проблемой номер один было вопиющее нарушение водоохранной зоны, а номер два мусор.

В самый пик сезона до трех тысяч человек в день приезжало на озера. Тут хоть тридцать инспекторов поставь, все равно мусор будет горой, потому что отдыхающие постоянно и кучами его выкидывают и оставляют на берегу.

И это все делается на глазах детей, которые потом то же самое покажут своим детям.

Если бы мусор на озерах мы не начали убирать с мая, если бы студенты и школьники не участвовали в акциях по очистке, этих озер не стало бы.

За летний сезон после отдыхающих было вывезено больше восьми «КамАЗов» мусора в Кызыл, потому что поблизости организованных свалок нет. Но мусор остался еще.

Отходы надо не только убирать, но и утилизировать. Если у нас создать систему утилизации хотя бы пластиковых бутылок, это было бы здорово.

Мне за границей очень нравится система разделения мусора. Картон, бумагу складываешь отдельно, бутылки – в другое место, органику – в отдельный мешочек.

Сейчас душа болит, когда выкидываю все вместе. Но мы и здесь стеклянные банки, бутылки и упаковки «ТетраПак» складываем отдельно. Ввести систему разделения мусора можно и у нас в республике.

В Улан-Баторе принимают у населения пластик и увозят в Китай. Если раньше всюду валялись пластиковые бутылки и разлетались по городу целлофановые пакеты, сейчас их нет. Все собирается и сдается.

В Красноярске тоже нет такой проблемы, везде чисто. Там жестяные банки, пластик и стекло утилизируются.

Мы – её часть

– Где в нашей природе слабые места: тонко и может порваться?

– Могут пострадать от человека лес и вода. Сейчас все строятся, начали восстанавливать хозяйство. Люди хотят жить в красивых домах, иметь мебель из натурального материала – это экологично.

Но почему-то мы сегодня так бесстрашны, думая, что лес – это нескончаемый ресурс? Конечно, это возобновляемый ресурс, но чтобы от него получить деловую древесину в нашей сибирской тайге дереву нужно расти сто лет.

Экологическая беда настигла село Эйлиг-Хем, где я родилась. Куда исчезли наши чистые пруды, речка, где мы в детстве купались, арыки, бежавшие по полям и огородам? Сегодня все под Саянским водохранилищем.

Чтобы такого не повторилось, мы должны знать, что в природе все взаимосвязано: вырубим деревья на берегах – высохнут реки и озера.

Для эколога все, что нас окружает – природа. Меня удивляет, когда говорят: «Поехали на природу». Люди в большинстве своем воспринимают себя отдельно от природы.

Нам пора осознать, что мы от природы неотделимы, потому что мы – ее часть.