 Его первые романы отмечены премиями журнала “Знамя”, “Эврика” и “Венец”. Новая вещь Сенчина “Елтышевы” — среди серебряных лауреатов “Букера”, а ныне — в коротком списке финалистов национальной премии “Большая книга”. Автор семейного эпоса проявил большое мужество и недюжинный характер, чтобы сказать суровую правду о безысходности судьбы трудового люда России. На обложке его книги опасно взрывается материальный мир под гоголевским колесом: оно уже никуда не доедет! Только в тартар — вместе с нами.
Я читала “Елтышевы” в журнале “Дружба народов”. И наконец вышла книга. Прочла Сенчина еще раз. Ощущение российской беды стало столь серьезным, что хочется предъявить ее текст контраргументом речам говорливых, подпрыгивающих от удовольствия политиков: правда не в ваших приукрашенных цифрах, а в том, что в России убить, стереть с земли человека — все равно что прихлопнуть комара. Мне было любопытно узнать: внес ли автор какие-то существенные изменения в композиционное построение романа.
— Я внес всего лишь нехитрую стилистическую правку, учел какие-то претензии критики, обнаружившей некоторые неточности, — пришлось усилить конкретику деталей.
— Приятно слышать, что писатель не отвергает мнение критиков. Наверное, вам, воспитаннику Литинститута, приходится заниматься неблагодарной работой — писать рецензии. Кстати, где вы ныне служите?
— Работаю в газете “Литературная Россия”, в отделе критики. Коллектив у нас маленький, приходится делать все, в том числе пишу рецензии, стараюсь отзываться на вещи, которые меня трогают, задевают.
— Читая вашу книгу, словно присутствуешь в атмосфере притаежного житья-бытья, где человеку ныне живется трудно и опасно. По всему чувствуется, что автор очень любит и знает эти места.
— Сибирь, юг Красноярского края, Тува, Саяны — дорогие мне места. Я там родился. Кызыл — город маленький. Люди рвутся в лес — по грибы, по ягоды. Общение с природой — постоянная радостная стихия. В детстве и юности родители много раз возили меня в тайгу. Это незабываемо. В конце 80-х и в начале 90-х мы не просто наслаждались отдыхом в тайге — мы подрабатывали: рвали ковыль, вязали из него кисти — ими белят стены.
— Вспомните самые сильные ваши впечатления от лесного ночлега.
— Вечер. Солнце заходит. Подступает прохлада. И ты в сравнении с необъятной природой — что-то маленькое и незначительное. Но подрос и увидел — человек не мал. Он эту природу может покорить.
— Но и природа еще такое вытворяет!
— Это все-таки лишь ее бунт.
— Поговорим, Роман, о ваших истоках, о родителях.
— Отец и мама в молодости были актерами, играли в театрах в Красноярске, Минусинске, Кызыле. Мама моя, Галина Павловна, сначала работала в Барнауле. Познакомилась с Валерием Петровичем Сенчиным, тоже актером. Поженились. Но когда появились я и моя сестра Катя, родителям пришлось уйти из театра — сначала отец, потом мама. Духовно всех нас держала наша большая библиотека. Мама и отец устраивали семейные чтения. Этого не забыть. Но в 93-м началась пора суверенитетов. Настолько все было непереносимо, что родители переехали из Кызыла на юг Красноярского края, в деревню, и эта деревня в некотором смысле стала прообразом Муранова, где вынуждены были жить мои герои.
— Вот почему так убедителен и насыщен правдой ваш роман. Чтобы так передать отчаянную драму потери гнезда, через это надо пройти. Чем увлеклись родители на сельской земле?
— Они выращивают клубнику — “Викторию”. Хотели построить новый дом. Но я уехал в Литинститут. Они так и остались в той избушке. Нельзя сказать, в завалюшке, но и не хоромы. Для двоих хватает. Стараюсь каждое лето там бывать, иногда даже зимой. Есть и у меня опыт деревенского житья — три года там прожил безвыездно.
— При чтении я чувствовала ваше личное присутствие в романе. Вы щедро поделились своими наблюдениями, душевной рефлексией, анализом собственных комплексов с героем Артемом. Я не преувеличиваю?
— Да, это самый близкий и понятный мне персонаж.
— Он еще не определился, в нем разрушительно задержалась детскость.
— Это же наше время! Многие цепляются за детство.
— И не могут с ним расстаться.
— Да, растерянность свойственна моему поколению.
— Многие не на свою дорогу попали.
— Да, много люду было выбито из колеи тяжелыми процессами в стране, бредущей в никуда.
* * *
— В стране — больше двух миллионов неграмотных детей. И число неумеющих читать растет, и это страшно — идти не вперед, а к древней, посконной, неграмотной Руси. В родных ваших местах еще уцелели школы?
— Постепенно школы закрываются. Формально, по Конституции, дети должны учиться. Но вот школу закрыли и должны бы возить детей в соседнее крупное село, где есть школа. А это километрах в пятнадцати. Утром встать спозаранку, да еще благо, если есть на чем уехать. Так не только в Туве, у Саян, так и на Дону, и в Дагестане, где я был, — повсюду. Эта тема постоянно живет в рассказах Бориса Екимова, лауреата премии Солженицына. Проблема ужасная. Но народ не протестует! Нет настоящего обучения, нет ни школьной самодеятельности, ни смотров, как было раньше. Нынче принято — ничего не знать, не читать, не заниматься в разных кружках, хорах.
Мои родители пытались в деревне все это возродить, оживить. Сначала были у них успехи. Две девушки и парень из маминой театральной студии поступили, обучились… Но сколько маме приходилось преодолевать, начиная с поиска помещения! В итоге она отказалась каждый день вступать в борьбу, убеждать, добиваться. В официальном административном воздухе скрыто тайное намерение, не всегда высказанное вслух: ничего страшного — обойдетесь без библиотек, без школ. В той среде сразу не распознаешь явных противников просвещения. В одном моем рассказе администратор района заявляет: “Зачем детей учить, развращать их знанием?”
— Еще госпожа Простакова у Фонвизина высказалась сильно по поводу ненужности географии для Митрофанушки: “А извозчики-то на что?” А вы рано начали сочинять?
— С детства этим занимаюсь. Сначала просто фантазировал и в голове оставлял. А потом стал записывать. Даже учился неважно, все что-то придумывал, записывал случаи из жизни.
— Родителям хвалились своими рассказами?
— Что-то давал почитать, но чаще не показывал. Я и сейчас до публикации жене не даю читать. Долго мучаюсь, нести ли в редакцию. Должен же человек испытывать какой-то стыд, сомнение по отношению к своей вещи. Раздавать кому-то рукописи, кричать об этом мне кажется не совсем правильным.
— Ваши сочинения просты по стилю, но реалии жизни, ужас судьбы героев держат читателя сильнее, чем может приковать какой-то литературный прием. Бывает ли так, что герой ваш поступает не по вашему замыслу, вдруг проявляет свой характер?
— Конечно. Не всегда с ним справляешься.
— Ваши замыслы во сне не оставляют вас в покое?
— Случалось — и не раз. Днем пишешь с увлечением, а потом во сне вдруг найдешь интересный ход и вроде бы счастлив. Просыпаешься — все ускользнуло. Очень обидно забывать найденное во сне, что казалось талантливым и интересным.
— А в быту что мешает комфортному сочинительству?
— Случается — выпьешь, и такое вдруг нахлынет. Тут бы записывать. А трезвому, в просветлении, почему-то это яркое видение не хочет являться вновь.
— Вы не грешите, как ваш герой Артем, злоупотреблением спиртным?
— Бывает. Трезвенником себя назвать не могу.
— В отличие от Артема вы имели цель — поступить в Литинститут. Что вы представили на творческий конкурс?
— После армии я уже стал серьезно относиться к писательству. Служил в Карелии, под Сартовалой, в Погранвойсках. Начал писать коротенькие рассказы. Они пошли в газетах — в Абакане, в Минусинске. И журналистка Наталья Ахпашева предложила мне послать эти тексты в Литинститут. 95-й год. Отправил я, жду. И вдруг конверт и радостный текст — приезжайте, вы прошли творческий конкурс. Я попал в семинар к Александру Евсеевичу Рекемчуку. Учитель прекрасный, он мне очень много дал.
— У него отменный слух на слово…
— И на тему. Он воспитал в нас сознание, что литература — это не баловство. Литература — это миссия, и относиться к ней следует серьезно.
* * *
— Рожденный в Сибири молодой писатель остался в Москве. Это везение?
— В конце первого курса я женился. Встретил землячку, она уже была москвичкой, стала красивой женщиной. Счастливая встреча — больше, чем везение. Это судьба. У нас две дочки.
— Ваш герой Артем, можно сказать, самоедски относится к своим способностям покорять женщину: “…для того, чтобы овладеть женщиной, нужно обладать чем-то особенным, необыкновенным, чего у него не было…” У вас в молодости такие сомнения насчет себя возникали?
— На мой взгляд, многие в юности о себе похожего мнения. Думаю, это правильная установка. Я вчитывался в самочувствие Обломова: он на женщин не мог даже прямо смотреть. Считал такой взгляд просто оскорбительным для нее. Думаю, застенчивость и робость в подходе к взаимоотношениям с женщиной должны существовать.
— Представьте, пожалуйста, читателям свою жену.
— Ее зовут Елизавета Емельянова-Сенчина. Родилась она в Кызыле. Ее мать из Москвы. В МГУ вышла замуж, и дипломированные молодожены в середине 50-х уехали в Туву — поднимать культуру. Занимались литературой, журналистикой, что не помешало романтикам родить девять детей. Елизавета училась в Москве, жила в Германии, преподавала русский язык и литературу в университете. Она знает немецкий, пишет стихи, мечтает снимать кино. Растит дочек.
— Сейчас, Роман, вы так искренне улыбаетесь, наверное, потому, что очень любите жену и детей. А вот на Букеровском празднике, еще до оглашения имени победителя за лучший роман года, вы ходили пасмурным, хотя среди финалистов были “Елтышевы”. На литературном обеде “Большой книги” вы тоже были неулыбчивы, даже мрачны, как будто попали на чужой пир.
— Я особенно не замечаю, что хожу какой-то мрачный. Наверное, озабочен какими-то проблемами (усмехается), мыслями о России.
* * *
— Какой роман вам дороже всех?
— Наверное, “Минус”. Я писал его с 98-го. Старался выплеснуть все, чем стал этот опасный по последствиям перелом. Многие люди в результате провалились в нищету, в бедность, в какую-то необратимую безысходность.
— Вы назвали потом это состояние метафорически и по существу точно — “Лед под ногами”.
— Да, этот роман мне тоже дорог. Моя юность пришлась на это время. Для меня это очень серьезная проблема. “Лед под ногами” — вещь экзистенциальная. Человек работает в Москве, всем доволен, получает вроде бы неплохие деньги, но счастливым чувствовать себя не может — внешний мир его кусает. И через 10 лет мы не видим больших перемен к лучшему. А в чем-то становится даже хуже. Люди, как и мои герои, все чаще остаются без жилья.
— Эта безжалостная безысходность стала общероссийским явлением. Постепенно утрачивается человечность, сочувствие, сострадание. Вы написали об этом. Гибель людей стала уже не трагедией, а естественной частью повседневной жизни.
— Да, и мой Елтышев-старший и в молодые годы не был идеальным человеком, а теперь бесчеловечные обстоятельства приводят его к озверению.
* * *
— Качество, которое вы предпочитаете у мужчин?
— (После вздоха неуверенности.) Все-таки смелость.
— Каким вы хотите стать?
— (Смеется.) Ну, терпеливым.
— Что вас удовлетворяет в ваших друзьях?
— Честность. Наверное, ненавязчивость, бескорыстие. Мы хорошо общаемся в кругу друзей, даже без особых разговоров о литературе.
— Что вы больше всего не любите?
— Наверное, хитрость, которая граничит с подлостью.
— Ваша мечта о счастье?
— (Смеется.) Сложный вопрос. Для меня сейчас это был бы домик, уютный, на земле рядом с речкой. В Москве этого лишен, и больших перспектив это заиметь у меня нет. А если это вдруг исполнится, там ведь появятся многие проблемы, которые могут отодвинуть ощущение счастья.
— Любимые писатели?
— Чехов, Шукшин, Распутин, Леонид Андреев.
— Любимый поэт?
— Лермонтов. Любимый должен быть один.
— Есть ли у вас какой-то девиз, которым вы руководствуетесь?
— Делай что должно, и будь что будет. Это всё важные для меня слова.
— Состояние вашего духа?
— Я человек статичный, но сейчас пребываю в нормальном состоянии духа — на грани отчаяния и надежды на что-то лучшее.
|
Общество 
