Горшков Валерий Серафимович: Золотой узел

Валерий Серафимович Горшков, а для, всех, кто знает его – просто Серафимыч.

С неба на землю

– Валерий Серафимович, ваш путь в геологию был прямым – мечтой с детства?

– Прямым его точно не назовешь. Чуть было не стал летчиком, но вовремя спустился на землю. Родом я из глухой воронежской деревни Алешки. До седьмого класса учился с керосиновой лампой: в деревне не было электричества. Так что самолеты там, конечно, видели, а про геологов только что-то слышали. А профессию выбирал – на спор.

– Как это – на спор?

– А вот так. Когда мы уже переехали в город Липецк, поспорил со школьным товарищем, что смогу пройти комиссию и поступить в Липецкий учебный авиационный центр. В то время таких центров было довольно много по стране. Набирали туда учеников десятого – одиннадцатого классов школ. По вечерам занимались теорией, а летом проходили летную практику на настоящих аэродромах. Цель – через два года выпустить военных пилотов малой авиации. Комиссия была строгая, вплоть до того, что даже зубы должны сходиться между собой определенным образом. Товарищ не мог ее пройти, а я смог. Было это в 1965 году.

Благополучно отучился, отлетал одно лето. Летная практика была серьезная – по программе подготовки пилотов в высших военно-летных училищах. Первый год летали на поршневых Як-18 А. Во второй – на реактивных самолетах. Летать нравилось, но не хотелось быть военным летчиком, так как по характеру я человек совершенно не военный.

Поэтому на второй год решил: больше летать не буду. Решение это принял после окончания одиннадцатого класса и куда поступать, какую профессию выбирать – понятия не имел. А мой брат Александр – он младше на год, но окончил школу одновременно со мной – поехал и поступил в Ленинградский горный институт на специальность «Разведка месторождений полезных ископаемых». Вернулся и начал так увлеченно рассказывать про геологию, геологов. И тут выяснилось, что его специальность не самая романтичная в геологии, есть более романтичная – «Геологическая съемка и поиски месторождений полезных ископаемых». Геологи этой специальности самыми первыми идут по исследуемой территории, а разведчики – уже вслед за ними. В Ленинградском горном этой специальности не было. Только в Московском геологоразведочном институте. И на нее всегда был большой конкурс – 10 человек на место.

И снова на спор – теперь уже поспорил с братом – поехал в Москву и поступил.

– А чем сейчас занимается ваш брат, с которым вы так удачно поспорили?

– Геологией. Причем, считаю, добился в ней больших успехов, чем я. Александр Серафимович Горшков сейчас работает в «Южморгео». Это крупная экспедиция, базируется в Геленджике. Раньше она занималась геологией южных морей, а сейчас и северными морями. Одна из основных задач этой экспедиции – поиски нефтегазоносных структур в шельфе, железо-марганцевых конкреций – в мировом океане. Вот мой брат занимается поиском нефти и газа в прибрежных шельфовых областях и в мелководьях, которые образуются при впадении, в частности, наших северных рек в океан. Он кандидат геолого-минералогических наук. Встречаемся мы с братом не часто, но при встречах обязательно говорим о «своих геологиях». Когда А равно Б, но Б не равно А

– Сомнения в случайно – на спор – выбранной профессии у вас не возникали?

– Первоначально – да, причем, очень большие. Точнее, не в самой профессии геолога, а в науке «геология». Дело в том, что я окончил физико-математическую школу: по складу ума – физик, совсем не лирик. Начал изучать геологию: да там же ни одного закона нет, одни какие-то смутные закономерности! Это напрягало, как же так, ведь я привык жить по законам: если А равно Б, то Б равно А. А тут ничего подобного, все на каких-то полуимперических закономерностях построено. К примеру: если в реке есть россыпь золота, то это совсем не значит, что месторождение рудного золота – золота в скальных породах – в бассейне реки тоже есть. Чаще его нет, чем есть. А потом потихонечку привык, втянулся.

В институте была очень хорошая практическая полевая школа: студентами мы много поездили и «обстрелялись». Поработал на севере Камчатки, в заполярной части Якутии, на Кольском полуострове, в Крыму. А после института – в 24 года, по распределению – попал на Рудный Алтай (прим. ред.: Рудный Алтай – юго-западная пониженная часть Алтая, на территории которой сосредоточены значительные месторождения полиметаллических руд).

– Не страшно было оказаться так далеко от родного дома?

– О каком страхе речь? Тогда был Советский Союз, и мы могли ехать в любую точку страны, будучи уверенными, что социально защищены и куда бы мы не попали, нас обеспечат работой, койко-местом в общежитии и не оставят голодным. На Рудном Алтае отработал положенные для молодого специалиста три года в качестве геолога поискового отряда. Искали с помощью бурения полиметаллы: медь, свинец, цинк.

Затем работал там же, но уже в качестве геолога специализированной геохимической партии, которая принадлежала Центральному геофизическому тресту (он был в Москве), а базировалась в городе Александрове Владимирской области. Партия была научно-производственной: на ее данных вырабатывалась методика геохимических поисков.

Геохимические поиски – это отбор проб из почвы, последующий их анализ хоть на все элементы таблицы Менделеева, математическая обработка данных и предсказание на этой основе мест залегания руды. Коллектив был полунаучный: половина – кандидаты геолого-минералогических наук. Проработал так три года и махнул в Магадан.

Шаг в сторону

– А в Магадан-то как вас занесло?

– Мы тогда считали, что через каждые три года надо делать либо шаг вперед в смысле карьерного роста, либо шаг в сторону. И вот я сделал шаг в строну Магадана. Решил поехать на севера: стало не хватать зимней романтики. В Магаданской области работал мой одногруппник, он и помог сделать на меня вызов, без которого туда невозможно было устроиться работать: пограничная зона. Устроился в одну из магаданских экспедиций.

В последний год работы там поручили за четыре месяца обработать очень большой объем запутанных геологических данных и внятно это изложить в отчете. Обычно на это отводится год и три – четыре геолога-исполнителя. А нас было двое. Пришлось провести четыре месяца в «камералке» – конторе, где геологи зимой обрабатывают свои полевые материалы, там и ночевать на стульях и только в выходные выбираться на охоту.

Успели в срок, и по завершении отчета я попросил отпуск: такая усталость накопилась. Не дали, сказав: «Бери отряд, езжай в поле, начинай работы на новом участке». Так что отдохнуть можно было, лишь только написав заявление на отпуск с последующим увольнением. Что я и сделал. А потом начал искать, в какую сторону сделать очередной шаг.

– И шагнули в Туву. Почему именно сюда, ведь на карте тогда еще СССР было немало мест, куда стремились геологи?

– В 1983 году взял атлас, был такой хороший географический атлас страны для учителей, и начал выбирать места, в которых хотел бы жить по разным признакам. На кальке стал обводить территории, подходящие мне природой, геологией, бытовыми условиями. Потом наложил эти кальки друг на друга, и максимальное количество признаков совпало на Туве. Вот и все.

– Насколько оправдались ваши ожидания?

– Вполне! Из Тувы я уже никуда не шагал в сторону. Здесь нашел себя: и с работой все сложилось, и семью завел. Просто, как чайник – Если я не ошибаюсь, ваше самое главное открытие в Туве – Кара-Бельдирский золотой узел? – Да, ты прав. Были и другие открытия, но Кара-Бельдир – основное. Для тех, кто не представляет, где находиться Кара-Бельдир, надо пояснить. Это так называемый староверский район республики. Если по зимнику двигаться от Сизима до Кунгуртуга, то это примерно середина расстояния, немного в стороне от зимника, на водоразделе Балыктыг-Хем – Шивей, где эти две реки разделяются хребтом. Кара-Бельдирский узел, или как мы сейчас называем Кара-Бельдирское рудное поле, стал называться так после проведения работ, которые я там возглавлял. Найден он был быстро – уже на второй год работ – в 1988 году.

Интересно, что основным методом поисков при этом стало шлиховое опробование. Это старый дедовский метод, когда гальку, песок из ручьев, речек промывают старательским лотком и смотрят: а есть ли там золото. Просто, как чайник, и эффективно. У Джека Лондона это в рассказах о «золотой лихорадке» на Аляске описано.

– А эта «золотая лихорадка» вам знакома? Что испытывает сегодняшний первооткрыватель, видя блеск золота в лотке?

– Блеск золота трепета не вызывает, единственное – есть удовлетворение от того, что нашел. Как и в любом деле, когда достигаешь конечного успеха.

В честь рабочего-проходчика

– Насколько я знаю, ваше открытие тогда состоялось вопреки общепризнанному в тувинской геологии мнению о том, как и где надо искать золотые месторождения.

– Дело в том, что когда я приехал в Туву, основным геологом по золоту здесь был Клим Максимович Кильчичаков. Он открыл месторождение «Тардан», где нашел золото в скарнах и рекомендовал изучать именно скарновое орудинение. И все искали золото в скарнах. На Кара-Бельдире тоже имелось скарновое золото, но оно было не основным. В 1972 году туда даже засылался ревизионный отряд, чтобы сделать окончательный вывод: россыпь есть, но коренного золота нет. А потом мы заехали и сказали: «Нет, основное орудинение – в березитах, а не в скарнах». И нашли его. И Кара-Бельдирское рудное поле вышло на второе место в республике – после Тардана.

– Раскройте секрет названия основного рудопроявления Кара-Бельдира – Гордеевского. Оно ведь не случайно появилось?

– Конечно, не случайно. У нас был рабочий – проходчик канав и шурфов Владимир Павлович Гордеев. Лучший проходчик, которого я знал за свою жизнь, настоящий профессионал. И первую рудную канаву мы получили с Гордеевым. Спрогнозировал, где ее задать, а когда пришли на место, сказал Володе: «Если здесь не будет руды, значит, я плохой геолог». Он отвечает: «Если я не прокопаю эту канаву, значит я не проходчик». Владимир Павлович прокопал ее, и руда была – сразу хорошая, и много. И я назвал это проявление Гордеевским. Фамилия звучная, красивая, литературная. Так и пошло. Остался в деле
– В девяностые годы прошлого века геология, как и другие отрасли в нашей стране, переживала не самые лучшие времена. Многие ваши коллеги были вынуждены осваивать новые профессии, а кто-то и вовсе покинуть пределы республики. Вы же в числе немногих остались верны выбранному пути. Как вам удалось остаться в профессии?

– Да, это было: уходили куда угодно – в сторожа, кочегары, в челночные торговцы. Геологи разбегались кто куда. И это не их вина: не было работы. А я в этот период попал в артель «Ойна». Попал не случайно. Перед тем, как начался развал геологии, наша партия, в которой работал старшим по поискам, готовилась переизучать Харальскую площадь. Проработал все материалы и вычислил, где там должны быть новые россыпи. Приехал на место: посмотреть и убедиться. А там геолог «Ойны» сидит, обхватив голову руками. Ему дали задание найти россыпь, а он не знает, где искать, видимо, недостаточно владел информацией о районе работ.

Показал ему на карте, где бурить. Начали бурить, и сразу – в россыпь. Об этом прослышал председатель артели Анатолий Афанасьевич Неволин. Геолог не стал лукавить, сказал, что это не его заслуга, а есть такой Серафимыч. И Неволин пригласил меня в артель геологом. Так и остался в деле, перейдя на россыпное золото.

– С началом нового века наметился некоторый подъем в геологической отрасли. Какими видятся перспективы и проблемы геологии в свете тех проектов, которые направлены на освоение недр республики?

– Перспективы геологии будут связаны с тем, что недропользование, несомненно, в Туве будет развиваться. А развиваться оно станет потому, что будет железная дорога. Даже сейчас, когда железной дороги еще нет, недропользователь уже повалил в Туву. Поэтому геологам работа найдется. Это одна сторона, когда усилия геолога направлены непосредственно на добычу, на обслуживание рудника, так называемая эксплуатационная разведка – уточнение контуров руды по мере ее обработки, содержаний полезных ископаемых. Другая сторона – это государственная геология, которая сейчас практически не существует как таковая. Государственная геология, видимо, тоже будет развиваться. На последнем съезде геологов, который проходил недавно, это обсуждалось неоднократно. Она будет заключаться в научно-исследовательских, поисково-съемочных работах. А основная проблема геологии Тувы – нехватка кадров и восстановление той материально-технической базы, которая утратилась в девяностые годы. Выхожу один
– В кругу своих знакомых вы известны как исключительный таежник. Наслышан о ваших пеших одиночных маршрутах, длительностью не одну неделю. Случалось ли попадать в экстремальные ситуации?

– Вопрос несколько провокационный. Один из первых пунктов техники безопасности гласит: одиночные маршруты запрещены, тем более – многодневки. Но сколько работаю в геологии – вот уже 36 лет, столько и нарушаю этот пункт. Более того, считаю, что если иногда не нарушать его, то работу не сделаешь. И выхожу один: в разные места на разные сроки. Конечно, сталкиваюсь со всякими экстремальными ситуациями. Самый длинный срок, на который я выходил в одиночку – два с половиной месяца. Когда уже работал в артели «Ойна», встал вопрос о переизучении Харальского рудно-россыпного района, и поручено было сделать это мне. За это время, во-первых, похудел – стал весить меньше, чем в десятом классе – 62 килограмма, во-вторых – наприключался. Приключения всякие были.

Меня сбивал Харал: несло, полтора километра не мог выбраться из воды. Вышел на Демиржи: бивуак в первую же ночь обтоптал медведь – хозяин местный, и пока я там десять дней был, он постоянно за мной следил. Но мы мирно разошлись, он мне дорогу не загораживал, и стрелять – отпугивать не пришлось: у меня был с собой пистолет Макарова.

Был еще вот такой момент: как-то брел с рюкзаком по воде и неожиданно начал терять сознание. Не знаю причину, может, что-то было с кровеносной системой. Я начал падать, при этом краешком глаза зацепил ольховый куст и в последний момент упал не в воду, а на него. Очнулся, смотрю: лежу на ольховнике, а подо мной бежит вода. А ведь мог упасть лицам в воду и захлебнуться. Обошлось. Наган, как у товарища Сухова
– Человек, проведший всю жизнь в тайге, не может не быть охотником или рыбаком. Вы не исключение?

– Рыбалкой я еще в детстве начал заниматься, и это увлечение у меня продолжается. Охотой увлекся, попав в геологию. Сначала – азартно, даже мог бросить из-за охоты маршрут. Когда в Магаданской области работал, входил в группу стрелков-охотников, которые обеспечивали партию мясом. Но потом я как-то охладел к этому делу. И не стрельну по рябчику, если будет с собой баночка тушенки. Только по необходимости. Сейчас ружье с собой в маршрут не беру. Последние годы охотничьему оружию предпочитаю револьвер системы «Наган», как у товарища Сухова из «Белого солнца пустыни». Оружие геологам положено по технике безопасности, особенно – в многодневных маршрутах.

На практике основная его роль – психологическая. С ним чувствуешь себя увереннее и спокойнее. Стрелять тоже приходилось: отпугивал медведя, делал сигнальные выстрелы, да и глухарей из нагана на суп добывал.

– Сколько я вас знаю, не перестаю удивляться. Ни разу не видел, чтобы сидели без дела, все время в работе. Вы когда-нибудь позволяете себе отдых?

– Отдых – только в виде смены занятий. Надоело разбирать пробы – иду колоть дрова. Надоело писать текст отчета – иду изучать образцы пород или вычерчивать геологическую карту. А лежачего отдыха не представляю себе. В геологии, если позволишь себе отдыхать, успеха не добьешься.

– А предельная аккуратность в жизни и на работе, присущая вам – это воспитание родителей?

– Отчасти от родителей. И мать была аккуратная, и отец. Мама, Зинаида Федоровна, работала в сельской библиотеке. Там у нее все было по полочкам расставлено, также всегда было и дома. Отец – Серафим Антонович, был сельской властью: работал председателем колхоза, бригадиром мехбригады, секретарем сельсовета. Он просто не мог не держать порядок. Ветру и солнцу брат
– Ваши увлечения, не связанные с работой?

– Времени на увлечения остается немного. Но раньше любил фотографировать, достаточно плотно занимался этим делом. И сейчас люблю спорт: на лыжах катаюсь, не упускаю возможности съездить на станцию «Тайга». И, как ни странно покажется, люблю ковыряться на даче и ковыряюсь, между прочим, с большим удовольствием.

– Дети пошли по вашим стопам?

– Нет. Старшая дочь Дарья – психолог, живет с мужем в Хабаровске. А младший сын Артем здесь, в Кызыле. Работает продавцом-консультантом компьютерной техники.

– Как ваша семья относится к тому, что вы, в силу своей профессии, подолгу отсутствуете дома?

– С полным пониманием. Дело в том, что моя жена Людмила Константиновна – тоже геолог. Но мы с ней вместе работали мало, чаще – в разных партиях. И сейчас привычно разъезжаемся: я по золотым местам Тувы, она на лето – в Монголию, в составе экспедиций Тувинского института комплексного освоения природных ресурсов.

– У вас, Валерий Серафимович, получается, как в песне о геологах советских времен: «Ты уехала в знойные степи, я ушел на разведку в тайгу…»

– Да, прямо по песне… Помнишь припев? А путь и далек, и долг, И нельзя повернуть назад. Держись геолог, крепись геолог, Ты ветру и солнцу брат.