 Редкое счастье – быть запечатленной в стихах большого поэта. Ей оно выпало. Дырбак Халбыновна Кунзегеш стала прообразом главной героини «Баллады о маленькой пастушке», поэтическим символом женщин новой Тувы – тех, что из юрты шагнули в неведомую их родителям жизнь.
«Нет, не могла тогда понять простушка,
Смешная семилетняя пастушка,
Что ей немая серая скала
Подарок дорогой преподнесла.
Что наступает звездный час открытий,
Что эта книга – первое звено
В счастливой золотой цепи событий,
Которые изведать суждено».
Эти строки народного писателя Тувы Юрия Шойдаковича Кюнзегеша – о той, кому первой читал рожденные ночами стихи. Золотая цепь событий связала их еще до знакомства друг с другом, не рвалась сорок восемь прожитых вместе лет, осталась прочной и после смерти поэта. К двадцати прижизненным
сборникам его произведений вдова прибавила еще четыре.
Наши горы расчудесны,
В них лежит большая книга!
 – Дырбак Халбыновна, история с найденной книгой, ставшая основой «Баллады о маленькой пастушке», – это реальность или художественный вымысел поэта?
– Это правда. Юрий Шойдакович описывает в балладе то, что действительно случилось со мной в 1943 году. Только в стихах девочка семилетняя, а мне тогда одиннадцать было, в третьем классе училась.
Я ведь сут-хольская, Ишкин – родная моя река. В тех местах кочевали родители, с малых лет помогала им пасти овец. Земляки мои, наверняка, хорошо знают и помнят местечко Чамзылыг. Оно очень красивое: с одной стороны – гора, с другой – небольшой лесочек. Возле крайних лиственниц и нашла книгу. В стихах это местечко по-другому называется – Хадынныг, такое тоже есть в нашей местности.
А книга – та самая, о которой в балладе говорится – «Капитанская дочка» Пушкина в переводе на тувинский язык, еще с латинскими буквами. На обложке – темный силуэт.
Когда нашла ее, сразу узнала. Эту книгу вечерами читал нам наш учитель Алексей Арапчор. Он в нашу Кызыл-Тайгинскую начальную школу в сорок втором году приехал, после окончания второй кызыльской. Во времена Тувинской Народной Республики эта школа была кузницей кадров. Ее выпускники сразу на учительскую работу в районы направлялись. И вот что интересно: Алексей Арапчор был Юриным одноклассником. И оба они поэтами стали.
– Как же «Капитанская дочка» в тайге под лиственницами оказалась?
– Загадка. Когда я книгу нашла, Алексей Арапчор уже уехал от нас, его в другую школу перевели.
Может, он оставил ее кому-то из учеников, а тот потерял? Так и не удалось найти ее хозяина, и эта повесть стала второй моей личной книгой.
По вечерам в юрте при свете керосиновой лампы, подражая учителю, читала ее родителям. Они с таким удовольствием, с таким вниманием слушали. Сами читать не умели, хотя мама и пыталась научиться: ходила на курсы по ликвидации безграмотности и меня, тогда еще дошкольницу, с собой брала. Но постичь грамоту ни ей, ни папе так и не удалось.
– Если пушкинская повесть стала второй вашей личной книгой, то какая была первой?
 – Тоже русская классика – «Конёк-Горбунок» Ершова в переводе на тувинский. Эту сказку мне папа подарил, когда во втором классе училась. В нашем маленьком селе книги не продавались, он ее из Чадана привез. «Конёк-Горбунок» стал первой книжкой, которую сама от начала до конца прочла.
Потом папа мне вторую книгу купил – уже тувинского писателя: повесть Степана Сарыг-оола «Белек» – «Подарок». А будущий роман Салчака Токи «Слово арата» вначале издавался под названием «Мои воспоминания». Я эти воспоминания уже в чаданской школе прочитала.
А еще читала газету «Шын», помню, в ней печатали стихи о войне. Мои четыре года учебы в школе села Кызыл-Тайга как раз на военные годы пришлись. Мы ее первыми выпускниками в сорок пятом году стали.
А знаете, кто моим одноклассником по Кызыл-Тайгинской школе был? Он большим государственным человеком стал – Чимит-Доржу Байырович Ондар. Мы и жили рядом, вместе кочевали, играли, соревновались в пословицах, частушках: кто больше знает. Их пели и рассказывали старшие, а дети запоминали. Когда запас известных нам народных изречений иссякал, пытались придумывать свои.
Юрий Шойдакович такой момент творчества вставил в свою балладу: маленькая пастушка, найдя книгу, сочиняет частушку:
Красотой своей известны
Девушки из Хадынныга!
Наши горы расчудесны,
В них лежит большая книга!
Так частушка выглядит в переводе Марка Ватагина, а мы, конечно, их на родном тувинском пели. Я ведь до тринадцати лет ни одного слова на русском не знала, ни с кем, для кого этот язык родной, не встречалась.
Первая «Четвёртая высота»
– А когда впервые русскую речь услышали?
– Осенью сорок пятого, когда в пятый класс пошла, – в Чадане. Там, в семилетней школе-интернате, была только одна русская учительница – башкы Паршукова. Она и преподавала нам язык. Первые два слова, которые я услышала и запомнила: «Здравствуйте, садитесь». С них она начинала каждый урок. А в конце спрашивала нас: «Поняли?» Ученики, чтобы ее не огорчать, дружно головами кивали: поняли. Кивала вместе со всеми, а сама думала: ничего не поняла, ничего-то не знаю.
В шестом классе у нас появился Альберт Танов, будущий композитор. Как сейчас помню: был он в красном тувинском тоне – халате. Так вот он тувинского языка совсем не знал, как мы – русского. Он ведь до этого в Кызыле в русской школе учился. Седип-оол Танов, его отец, был тувинцем, государственным деятелем, мама – полькой. Когда она умерла, отцу сложно стало, и одного из трех сыновей он отправил к родственникам в Чадан. Но Альберт в процессе общения с нами быстро тувинский освоил. И нам благодаря ему чуть полегче стало русский осваивать: Альберт подсказывал, разъяснял непонятное.
Но всё равно очень сложно было. Помню, с каким трудом первую книгу на русском осилила, называлась она «Четвертая высота».
– Книга, которая после первого выхода в свет в сорок шестом году была весьма популярна у советских детей. О юной киноактрисе Гуле Королёвой, ее детстве, школьных годах, о том, как она на фронт ушла и героически погибла. Очень доступным языком написана.
– А я через нее, как через лес, пробиралась: тут – просвет, тут – полная темнота. Половину слов понимала, другую – нет. Но все равно не сдалась, до конца прочла. Наша башкы, в ту пору мы педагогов не по имени и отчеству называли, а уважительно обращались к ним со словом башкы – учитель, говорила: чем больше вы будете читать, тем скорее русский язык освоите.
– Ваша башкы Паршукова – это Прасковья Филипповна Паршукова, которая впоследствии институтом усовершенствования учителей руководила, заместителем министра образования была, Заслуженным учителем Тувинской АССР и Отличником народного просвещения РСФСР стала?
– Да, это она. В Чадане тогда сильные педагоги были, очень увлеченные своими предметами. Географию, например, преподавал Обус Маннай-оолович Монгуш, он в Ленинграде учился. И так преподавал, что и сейчас помню названия рек, гор, городов в разных частях света.
Только не подумайте, что такой уж примерной ученицей была: не раз сбегала из интерната.
Сут-хольская беглянка
– Причина побегов?
– Сильно по родителям скучала, по еде домашней. Особенно – по пирожкам, которые папа готовил.
У него свой рецепт был: двумя острыми ножами одновременно мелко-мелко крошил мясо в деспи – деревянном корытце, потом так же резал кулча – дикий лук. Фарш получался не таким измельченным,
как в мясорубке, оттого был вкуснее. Делал пресное тесто, лепил пирожки и жарил их в котле на топленом масле. Очень вкусными они у него получались. И такими ароматными!
А в интернате скудно кормили: на обед жидкий суп да кусочек просяного хлеба. Вот и повадилась убегать. Ускользала сразу после завтрака и, через реку Хемчик, – знакомыми тропинками в горы. Целый день шла, затемно до родительской юрты добиралась.
Мама и папа руками всплеснут, поругают меня, а потом мясом откармливать начинают. Но недолго. Дней через пять папа седлает коня и снова в Чадан везет: он впереди, я – за его спиной.
Единственной дочкой у родителей была, до меня рождались дети, даже близнецы были, но и до года не доживали. Мама с папой очень меня любили и баловали, но когда дело учебы касалось, отец был строг. Мама по доброте и жалостливости своей, может, и уступила бы моим просьбам, оставила в юрте, но папа был непреклонен: «Мы с тобой оба неграмотные, так пусть дочка наша свет увидит. Надо учиться». Вот так два года и продолжалось: как убегу, отец – на коня, опять меня в школу везет.
Наш учитель тувинского языка Хомушку Саинотович Алдын-оол, он потом долгие годы ректором Кызыльского государственного педагогического института был, даже прозвал меня сут-хольской беглянкой.
Но папа добился своего: в седьмом классе побеги прекратились: втянулась в учебу, привыкла к жизни интернатской. И питание в столовой наладилось, нам даже одежду казенную выдавать стали, а до этого кто в чем на уроках сидел.
Не все дети и их родные это испытание выдержали. В трех пятых классах начинали учиться девяносто человек, а через три года пятнадцать осталось. В мае сорок восьмого чаданскую семилетку окончили одиннадцать мальчиков, четыре девочки, и я в их числе.
Очень благодарна своим родителям. Халбын Додунмаевич и Мамайдок Сандаковна Ондары простыми скотоводами были, но во всём, что учебы касается, поддерживали, и до конца своих жизней нам помогали. Друг за другом они в 1957 году за красной солью ушли. Очень тяжелым этот год был. Умирает мама, через тринадцать дней я родила младшую дочку, а через 17 дней не стало отца – остановилось сердце.
Мы с Юрой с тремя детьми без поддержки родителей остались: Валере – четыре года, Наде – два, и новорожденная Вера.
Мой брат Кунзек
– Дырбак Халбыновна, а как вы с Юрием Шойдаковичем встретились?
– Я с ним первая встретилась – заочно, когда в седьмом классе училась. Газеты тувинские очень внимательно читала, ничего не пропускала. Особенно – стихи, в них публиковавшиеся. Авторы – Сарыг-оол, Саган-оол, Пюрбю, Кюнзегеш. Думала, что все они – старики. А когда в Чадан приехали две девочки, которые в Кызыле во второй школе учились и сказали, что Кюнзегеш – ученик их школы, так удивлена была. Как так: такой великий человек, в газетах печатается, и школьник?
А впервые его увидела в сорок восьмом, когда сама стала в Кызыле во второй школе учиться – в восьмом классе. Как-то после обеда мы, ученики, как обычно, все вместе в классе занимались: домашние задания выполняли. Речь зашла о поэте Кюнзегеше, о том, что он в прошлом году школу окончил. Потом семиклассник, который о нем рассказывал, вышел из класса, но вскоре снова вбежал: «Там сам Кюнзегеш в коридоре стоит!»
Мне так любопытно стало на самого Кюнзегеша посмотреть: какие они, поэты, бывают? Вышла из класса, делая вид, что по своим делам иду, прошла по коридору, у стенгазеты остановилась, изображаю, что внимательно ее изучаю, а сама краем глаза на стоящего у окна поглядываю. «Почитала» и назад пошла, ничего такого особенно великого не увидела: невысокий, худенький, одежда какая-то серая.
Он тогда в газете «Сылдысчыгаш» работал и часто в школу приходил к друзьям-старшеклассникам, больше ему пойти некуда было. Заглядывал к ним, когда самостоятельно занимались, по субботам и воскресеньям на школьные вечера приходил. И так постепенно мы с ним подружились.
Очень вежливый, добрый. И скромный, застенчивый даже. В сорок девятом он в Абаканский учительский институт учиться уехал, а потом на практику в нашу школу приезжал, на каникулы. Мы с ним в кино ходили, в парке гуляли, всё говорили и говорили, наговориться не могли.
Четыре года дружили, были друг другу братом и сестрой. Он ведь на пять лет старше, я его уважительно называла Кунзек акым – брат мой Кунзек.
А в пятьдесят втором стали жить вместе. Мой Кунзек акый всё в ЗАГС звал, чтобы расписаться, а я отказывалась: подружки сказали, что там целоваться заставляют, а мне прилюдно целоваться стыдно было.
А когда 2 марта 1953 года у нас сын родился, и нужно было оформить свидетельство о рождении, Юра уже сердиться начал: почему расписываться не хочешь? И через месяц после рождения Валеры мы зарегистрировались.
Буква Ю и буква Ө
– Вы называете мужа по-разному: то Кунзек, то Юра. Сразу два имени у поэта было?
– Нет, сначала одно – Кунзегеш, его ему при рождении лама дал. Он 17 октября 1927 года родился, в местечке Арбык, в тоджинской тайге. Кунзегеш из рода кол. А в школе его Кунзеком звали.
– Кол – известная в Тоджинском районе фамилия оленеводов и охотников.
– Отец его, Шойдак Агбанович Кол, охотником и был, а еще строительством занимался в селе Тоора-Хеме. Однажды упал с высоты, покалечился, потому хромал. Не стало его в 1955 году. Когда он заболел, мы приехали к нему в Тоора-Хем, он так радовался. Недели две там пробыли, собрались лететь домой, ждали в аэропорту самолета, но он так и не прилетел. Вернулись в дом отца, и в эту же ночь он умер. А мамы, Севекчик Булагановны, не стало, когда мальчику восемь лет было.
– С Кунзегешем понятно: когда в Туве после ее вхождения в состав СССР всем начали выдавать советские паспорта, он сделал имя своей фамилией – Кунзегеш. А почему выбрал имя Юрий?
– Почему? Интересный вопрос. Только ответа на него уже не получить: он об этом не рассказывал, да и я не спрашивала. Но буква «ю», с которой имя начинается, Юре всегда нравилась. По паспорту и по всем документам он Кунзегеш, через «у». А для своих литературных произведений выбрал фамилию Кюнзегеш, через «ю». Так и во всех его поэтических сборниках значится – такой псевдоним.
– Самый оригинальный в истории литературы псевдоним получился: только одной буквой от официальной фамилии отличается. Только как же ваши фамилии теперь писать в интервью: супруга – с «ю», а супругу – с «у»? Для истории и языка каждая буква важна, на своем месте должна стоять.
– Пишите мою фамилию по паспорту – Кунзегеш. А Юрия Шойдаковича обязательно так, как он подписывал все свои стихи – Кюнзегеш. Это его имя в литературе, он сам букву «ю» выбрал, и на его надгробии именно так написано.
А насчет точности в каждой букве вы очень верно заметили. Мне это профессиональное правило хорошо известно. Двенадцать лет в нашем издательстве редактором книг на тувинском языке проработала. Хорошо знаю, какой это скрупулезный и ответственный труд – редактура.
Коллеги рассказывали, что раньше, если находили серьезные ошибки в уже отпечатанных изданиях, браковали весь тираж и делали новый. И все – редакторы, корректоры, машинистки – покрывали расходы из своего кармана.
При мне подобного уже не было, но однажды случилось такое: в орфографическом словаре тувинского языка везде вместо заглавной буквы «Ө» с черточкой посередине, которая стояла перед перечнем начинающихся на эту букву слов, напечатали русскую букву «О».
Правило было такое: если в уже отпечатанном тираже книги находили не замеченную в корректуре существенную ошибку, то в конце каждого экземпляра вклеивали листочек с поправкой, с указанием страницы. А здесь-то как вклеишь, это же словарь!
– Действительно, караул: издательство допускает орфографические ошибки в орфографическом словаре. Весь тираж под нож пустили, а директоров издательства и типографии премий лишили с выговором по партийной линии?
– Нет, по-другому справились. В то время, а это в конце семидесятых было, металлические строчки и буквы отливали на линотипе. Отлили несколько правильных букв, раздали сотрудникам издательства, и мы всем коллективом целый день окунали эти литеры в типографскую краску и ставили их поверх неправильной буквы.
Из тюрьмы – в «Правду»
– Дырбак Халбыновна, а когда вы впервые осознали, насколько для серьезного издания важна каждая буква?
– Сразу после десятого класса, когда меня корректором в газету «Шын» приняли. И в этом тоже у нас с Юрием Шойдаковичем общее в биографиях. И его первым местом работы после окончания восьми классов корректорская должность в «Шыне» была.
Юра рассказывал, что сначала в поисках работы в тюрьму пошел, потому что милиционером надумал стать, но начальника на месте не оказалось, и он в редакцию отправился. И там его сразу приняли:
еще бы – целых восемь классов за плечами, по тому времени – сорок четвертый год – очень хорошее образование.
Главным редактором был Оюн Араптанович Толгар-оол, он Ленинградский университет окончил, и Юра на него с большим почтением смотрел: такой образованный человек. Смеясь, вспоминал, как ответственно выполнил в сорок пятом году важное задание редактора: оперативно доставил полное эмалированное ведро красного вина. И ни капли по дороге не пролил. Этим вином, в виде большого исключения в честь великого дня, редактор разрешил сотрудникам отметить победу над фашистами.
Впоследствии Юрий Шойдакович часто в «Шыне» публиковался, и я заметки туда писала. Мы всегда ее очень внимательно читали, обсуждали опубликованное, особенно то, что литературной жизни касалось. И сейчас ее читаю, ведь вся жизнь моя с этой газетой прошла, всех ее сотрудников знала.
Вот у меня фото сохранилось, это мы в кызыльском парке снялись, в то время он действительно был центром и культуры, и отдыха. Вот я стою, вот заведующий отделом газеты «Шын» Маннай-оол Дембий-оолович Оюн и его супруга Сай-Хоо Даржаевна. За ними Юра выглядывает. А вот кто этот высокий мужчина в кепке, никак вспомнить не могу.
Запрещённый Пюрбю
– Кто из тувинских писателей, на ваш взгляд, оказал наибольшее влияние на формирование Юрия Шойдаковича как поэта?
– Думаю, Сергей Пюрбю. Да, он. Именно ему Юра в тринадцать лет показал свои первые стихотворные опыты. Об этой встрече он часто вспоминал: как волновался, когда шел в писательский дом, тот самый дом № 74 по улице Красноармейской, на котором сейчас мемориальная доска висит. Как доброжелательно приняли его и Сергей Бакизович, и его русская супруга – оладьями угостила, он их первый раз тогда ел.
Конечно, стихи были сырыми, ученическими, но именитый писатель внимательно прочитал их, дал советы. Спросил: а как у тебя с русским языком? Юра признался, что не очень, поскольку только что прибыл на плоту из Тоджи, в пятый класс поступил. И тогда Сергей Бакизович дал ему совет: серьезно учить язык, русскую классику читать, потому что без этого не стать поэтом.
 А я в школьные годы заочно с Сергеем Бакизовичем встретилась. В Чадане был маленький магазинчик, в котором все вперемешку продавалось. Однажды в нем новая книга появилась – сборник стихов Пюрбю, на тувинском языке. Папа, привозя меня в интернат, оставлял немножко денег, чтобы могла сама купить то, что нужно. И я этот сборник купила. А потом в газете написали, что эти стихи надо сжечь, потому что они вредные, и учителя об этом тоже говорили.
– Это ведь тот самый сборник «Родная земля» 1947 года издания, тысячный тираж которого после ареста поэта действительно был полностью уничтожен в Туве. Вы свой экземпляр тоже сожгли?
– Нет, в спальне под матрас своей кровати спрятала и читала, когда никто не видел. Очень мне стихи эти нравились, понять не могла, почему их сжигать надо.
И не я одна понять не могла. В 1952 году в Кызыле учительский институт открылся, и Юра настоял на том, чтобы я в него поступила. К тому времени уже беременной была и сомневалась: «Как буду учиться с ребенком?» Он моих отговорок не принял: «Ничего, и с детьми учатся, помогу». И действительно помог: когда сын родился, взял на работе отпуск без содержания и нянчился с новорожденным, пока на занятиях была.
Тувинскую литературу нам преподавал выпускник Ленинградского университета Куулар Хунажыкович Оргу. Как-то один из студентов спросил у него: за что осудили Пюрбю, ведь он писал про свою родину, многие о ней пишут. Оргу тогда затруднился с ответом.
– Теперь мы об этом знаем – десять лет лишения свободы Пюрбю получил «за обнаруженную в его стихах пропаганду, содержащую призыв к свержению Советской власти, пропаганду, направленную к возбуждению национальной розни», а также за «хранение огнестрельного оружия».
Шесть с половиной лет провел поэт и переводчик на тувинский язык «Евгения Онегина» в сталинских лагерях, только после смерти вождя освободился – в 1954 году. Дружба двух литераторов после его возвращения в Кызыл продолжилась?
– Мы уже семьями дружили. Вторым браком Пюрбю соединил свою судьбу с Ниной Дмитриевной, тоже русской женщиной. Она очень читать любила, особенно – толстые романы.
Сначала они в частном домике на улице Суворова жили. Часто нас к себе в гости приглашали. Нина Дмитриевна баловала мужа, даже готовила ему отдельно: мясо варила целым куском. «Сережа так любит», – объясняла она мне. Никогда с ним не спорила, делала всё, что скажет.
Двух детей – Сашу и Лену – она ему родила. Они смугленькими были – в папу. Нина Дмитриевна как-то рассказала мне про один случай: «Женщина на остановке спросила: вы – няня этих детей? Я рассердилась: не няня – мать».
Потом и вовсе стали соседями: в первом подъезде дома № 95 на улице Кочетова квартиры получили: мы – на пятом этаже, семья Пюрбю – на втором. Здесь Сергей Бакизович и умер.
Светлая дружба
– Как раз на уровне второго этажа в 2014 году и установлена новая мемориальная доска с надписью: «В этом доме с 1969 по 1975 год жил великий тувинский поэт, первый народный писатель и видный общественный деятель Тувы Сергей Бакизович Пюрбю».
А мемориальная доска на доме 74 по Красноармейской, где впервые встретились юный и маститый поэты, сообщает: здесь жили и работали основоположники тувинской литературы Сарыг-оол, Пюрбю, Пальмбах, Саган-оол, Ховенмей. Для случайного прохожего эти имена могут ничего не значить, но только не для вас, всегда бывшей в центре литературной жизни.
– Это так. Мы все друг друга знали, жизни наши постоянно пересекались. Дружили семьями. А супруга Сарыг-оола Мария Давыдовна даже моей учительницей в девятом и десятом классах была, она нам историю преподавала. После смерти Степана Агбановича она так преданно память о нем хранила.
– Да, Мария Давыдовна Черноусова – Сарыг-оол действительно была не просто женой, а преданным другом народного писателя Тувы. После его смерти, а она на двадцать два года мужа пережила, хранила, разбирала и упорядочивала его архив, многие документы и вещи в музей передала, чтобы ничего не пропало, статьи о нем в газеты писала. И книгу издала – «Воспоминания о друге».
– У меня на память о Сарыг-оолах фотография осталась с очень трогательной надписью. Ее Мария Давыдовна в 2002 году подарила, я к тому времени тоже вдовой стала.
Так душевно она написала: «Дорогая Дырбак Халбыновна, примите в знак более пятидесятилетнего знакомства и большой светлой дружбы наших семей эту не очень удачную фотографию. Пусть Ваши дети и внуки знают, как давно мы близко знакомы. С глубоким уважением Ваша Мария Давыдовна Черноусова – Сарыг-оол».
– Подобно вдове Сарыг-оола вы ведь тоже после смерти мужа занялись сохранением его архивов?
– Как только немного оправилась от потери, сразу же за его архивы взялась, начала неопубликованные работы к изданию готовить. И в 2002 году вышла книга «Мое богатство – мои песни», куда вошли его стихи, очерки, повесть «У истоков Енисея». В 2005 году были переизданы тувинские песни и частушки, которые он собирал, первое издание 1965 года было.
В 2007 году, к его восьмидесятилетию, подготовила книгу «Любовная лирика», куда вошли ранние стихи, любовная лирика, посвящения детям, друзьям. Рукописные работы сороковых годов еще латинскими буквами были написаны, в сборнике есть факсимиле одной из них – стихотворения «И снова о черёмухе» с надписью внизу: 5 июля 1947 года, село Тоора-Хем, дом сестры. Мне несложно было перевести эти стихи на современную тувинскую графику, потому что в школе, до третьего класса, мы латинский алфавит изучали.
В декабре 2014 года благодаря Министерству культуры вышла книга «Из колыбели народного творчества»: сделала подборку его статей из газет, альманаха «Улуг-Хем» – размышления о национальной литературе, о произведениях тувинских писателей.
Первый переводчик – Семён Гудзенко
– Двадцать прижизненных сборников плюс четыре посмертных – богатое наследие. А вы знаете, когда первое стихотворение вашего супруга было опубликовано?
– Конечно, знаю. В 1944 году, в газете «Аревэ шыны» – «Ревсомольская правда». Называлось оно «Утро мая».
– Кто был первым переводчиком стихов Юрия Кюнзегеша на русский язык?
– Семён Гудзенко, поэт-фронтовик. Его переводы «Степной мотив» и «Старый певец» в молодежном журнале «Смена» в 1948 году были опубликованы, в последнем декабрьском номере. Юра так радовался: теперь по всему Советскому Союзу его стихи читают.
– Публикация во всесоюзном журнале – огромное событие для любого начинающего поэта, после которого он начинает мечтать о персональном сборнике. Когда эта мечта сбылась для Кюнзегеша?
– В 1952 году. В Тувинском книжном издательстве вышел его поэтический сборник «Ховунун аялгалары» – «Степные мотивы».
А первый сборник Кюнзегеша на русском языке назывался просто – «Стихотворения». Его в пятьдесят четвертом году выпустило в свет московское издательство «Советский писатель». Юра ведь к тому времени уже членом Союза писателей СССР был: в сорок девятом его приняли, такого молодого – в двадцать два года.
– Кто делал дословные подстрочные переводы стихов с тувинского на русский?
– Иногда он сам, но, в основном, известный журналист Оюн Кодур-оол. Они хорошо сотрудничали, Юра платил ему за труд. Потом подстрочники отправлял в Москву – там над стихами опытные литераторы работали, это ведь очень серьезная работа – профессиональный литературный перевод. В советское время она очень хорошо была поставлена.
– И авторские гонорары были весьма достойные. Вы помните, на что Юрий Шойдакович потратил свой гонорар за «Степные мотивы», свой первый поэтический сборник?
– Прекрасно помню, потому что он его на меня потратил. Когда гонорар получил, как раз командировка в Москву выдалась, и он оттуда привез мне зимнее пальто, деловой костюм, джемпер. Полностью одел.
Очень заботливым он был. Когда два года очно учился в Москве в Литературном институте имени Горького, на высших литературных курсах, он их в 1960 году окончил, подарки мне и детям из столицы привозил.
И потом, когда от Союза писателей по всей стране ездил, никогда без подарков не возвращался. Специально просил составить список: что купить. И свою фантазию проявлял. Как-то очень красивый джемпер из тонкой шерсти мне привез: черный, с серыми цветами, с вышивкой. Вкус у него был хороший. А еще раз – невиданный нами ананас.
Он и сам любил хорошо одеваться. Один товарищ даже говорил про него: всё время костюмы меняет. Даже если накануне мог позволить себе выпить, а это бывало, что скрывать, утром, как штык: расчешет волосы, наденет белую рубашку, галстук и – на работу. Никогда не прогуливал и не опаздывал.
– Один из его строгих костюмов был представлен в Национальном музее на выставке, посвященной восьмидесятипятилетию писателя. А еще – элегантные лакированные туфли, в которых не зазорно и Нобелевскую премию получать.
– Эти туфли Юре от писателя Александра Даржая достались. Его жена Мария обувь мужу из командировок из-за Саян привозила. Если она была мала, мы ее покупали. Юра даже стихи шутливые написал о том, что он никогда не покупал ботинок, ему их всегда привозили.
И эти туфли лакированные, и костюм, и пишущую машинку, и многие книги, документы Юрия Шойдаковича я специально на хранение в музей передала, это ведь часть нашей литературной истории.
Вечный главный редактор
–Тувинское книжное издательство с 2005 года носит имя Юрия Кюнзегеша. Почему именно его?
– Потому что это заслуженно, я так считаю. С сентября пятьдесят первого Юрий Шойдакович в издательстве трудился, оно тогда в деревянном доме на месте нынешнего спорткомплекса имени Ивана Ярыгина находилось. И по восемьдесят девятый.
Тридцать восемь лет! Восемь директоров за это время в книжном издательстве сменилось: Оюн Шыырап, Николай Тава-Самбу, Монгуш Делег, Сарыглар Кудажы, Салим Сюрюн-оол, Борис Болдур-оол, Василий Монгуш, Матпа Хомушку. Василий Бора-Хооевич Монгуш даже шутил: директора меняются, только Юрию Шойдаковичу всё нипочем, он – наш вечный главный редактор.
Молодые писатели его очень любили, он к ним внимательно относился. Говорил мне: есть такой парень, Александр Даржай, хорошие стихи пишет, если в дальнейшем будет стараться, учиться, станет большим писателем. Так и вышло. Николая Куулара, нынешнего главного редактора издательства, тоже отмечал.
Коллеги по издательству называли его ходячей энциклопедией, потому что он много и многих знал. К нему не только местные, но и писатели из Москвы, других городов шли: приносили рукописи, просили посмотреть их. Все хотели издаваться. Не хватало и рабочего дня, и Юра брал бумаги на дом, читал их, отмечал достоинства и недостатки. И выпускал только настоящие произведения. Плохие – никогда. Обиженные на него даже в обком партии жаловались.
Не всегда ему удавалось добиться своего. Был один очень талантливый поэт, но имел слабость – пил. Юрий Шойдакович, составляя план издательства, включал в него и книги этого автора. Директор издательства был против. Не пропускали и в обкоме партии. Дома Юра ходил и ворчал себе под нос: такого хорошего поэта не пропускают.
Свои стихи он писал по ночам, другого времени не было. И всегда мне их первой читал: проверял – получилось или нет. Порой сетовал: работа с авторами отнимает так много времени, они думают, что я – председатель Союза писателей.
– А кто был председателем Союза писателей Тувы?
– Самым первым – с 1944 по 1971 год – Олег Карламович Саган-оол. При нем литераторы часто собирались и, бывало, допоздна засиживались. Иногда я даже сердилась и выговаривала мужу: почему так долго заседаете? Юра объяснял, что на собраниях они разбирают произведения молодых авторов, а это дело долгое и серьезное. Из тех, кого критиковали, некоторые не на шутку обижались.
Те советские годы было временем расцвета и подъема тувинской литературы. Писатели не только по районам республики постоянно ездили, встречались с читателями, но и во многих братских республиках Советского Союза бывали, обменивались опытом, учились друг у друга.
Мастер мясорубки
– А вы от мужа в учебе не отставали?
– Он бы этого не допустил. На базе двухгодичного учительского института, после которого меня во вторую школу работать направили, был создан Кызыльский педагогический. Преподавала и заочно училась в нем. В 1959 году окончила, специальность – тувинский язык и литература.
И дети наши высшие образования получили. Валера – юридическое, работал судьей, сейчас на пенсии. Надя – медицинское, она – врач, тоже на пенсии уже. Вера по образованию инженер, работает бухгалтером. Семь внуков у меня, десять правнуков.
Во второй школе я десять лет проработала, до шестьдесят четвертого года. Почему до шестьдесят четвертого? Потому что в этом году из программы
старших классов убрали тувинский язык. У меня осталось всего восемь часов в неделю в пятых и шестых классах. Тогда даже заметку в газету написала: почему занижают значение родного языка?
Перешла в вечернюю школу-восьмилетку исправительно-трудовой колонии № 2. Там и начальные классы были, чтобы все осужденные могли получить образование. Начальники отрядов удивлялись: среди восьмисот правонарушителей только один был из Тоджи. А мне это странным не казалось, потому что хорошо тоджинцев узнала за свою жизнь с Юрой.
Все – небольшого роста. Говорят тихо, спокойно. И дети у них какие-то смирные: не кричат, не бегают, не дурачатся. Детей своих тоджинцы никогда не ругали.
И Юра такой же был – тихий, спокойный. Никогда не сердился ни на меня, ни на детей. Я могла порой и прикрикнуть на ребятишек, и шлепнуть, он – нет. А если на него сердиться начинала, в ответ только отшучивался.
Он очень жизнерадостным был. Любил подражать голосам других людей, анекдоты рассказывать, о тоджинцах в том числе. Подавал их с особой интонацией, с особым произношением слов, так, как только они говорят.
– Домашним хозяйством занимался?
– Нет, он ничего не умел делать. Все домашнее хозяйство на мне лежало. Единственное, что любил – крутить мясо и лепить манчы – пельмени. Хотела электрическую мясорубку купить, а он отказался: «Зачем? На простой за три рубля прекрасно прокручу».
Он получал от этого процесса удовольствие, знал, в каких пропорциях положить лук, чеснок.
И всегда просил приготовить тувинскую лапшу, он больше всего ее любил. Летом ездила на курорты «Чедер», «Уш-Бельдир» – ноги лечить, а когда возвращалась, Юра жаловался на дочку Веру: она без тебя опять варила мне только красный суп, так он борщ называл.
Подарок всем
– Где Юрию Шойдаковичу особенно хорошо работалось?
– В родных местах. Художник издательства Иван Яковлевич Кузнецов это очень точно отметил в экслибрисе, который для Юрия Шойдаковича нарисовал: поэт на фоне книг, тоджинских гор и оленя.
Без Тоджи жить не мог: каждый год брал отпуск в сентябре и отбывал в Тоора-Хем. То самолетом, то на теплоходе «Заря». Когда мы вместе ездили, когда он один. Всегда гостил у сестры Марии, а после ее смерти продолжал приезжать к ее мужу Колу Шагдыровичу Дажынаю, они вместе рыбачили, собирали бруснику. Там и писал, переводил.
Когда Юра уже совсем больной дома лежал, уже не вставал и знал, что недолго ему осталось – рак легких у него был, курил много, он успел порадоваться тому, что Тоора-Хемской библиотеке присвоили его имя. Михаил Куулар, тогдашний глава администрации Тоджинского района, позвонил нам домой и сообщил об этом. А в день его рождения – 17 октября – из района библиотечные работники приехали: поздравили, красивый чайный сервиз подарили. Только чаю попить из этого сервиза Юре уже не пришлось: 7 ноября 2000 года он ушел из жизни.
Через два года я подарила библиотеке 305 книг из домашней коллекции. Их, и новинки местных писателей, и переводы на тувинский русской классики – всё, что наше издательство выпускало, Юрий Шойдакович бережно хранил. А также – все номера – с 1963 по 2002 год – литературного альманаха «Улуг-Хем», журнала Союза писателей Тувы, которые Юра собирал, а я после его ухода продолжила.
Татьяна Митрофановна Чернова, она в то время районной библиотекой заведовала, когда приехала ко мне с сотрудниками, чтобы всё это в дар принять, очень радовалась, особенно – книге Севьяна Вайнштейна «Тувинцы-тоджинцы».
Жаль, но я не смогла в 2007 году в Тоора-Хем поехать, когда там восьмидесятилетие со дня рождения Кюнзегеша отмечали: сложно туда стало добираться, а здоровье уже не то. Не могла своими глазами посмотреть, как в библиотеке всё оформлено. Но мне недавно сообщили, что всё в порядке: зал абонемента украшают портреты тувинских писателей, среди них и написанный художником Валерием Сундуем портрет Юрия Кюнзегеша. И все издания из его коллекции в полной сохранности. Там продолжает работать Людмила Арайбановна Кол, которой они особенно дороги еще и как семейная ценность: ее отец и Юрий Шойдакович двоюродными братьями были.
– Серьезную коллекцию книг не продали, а подарили. Это диким покажется тем, кто приучил себя всё в жизни только деньгами мерить, их главным итогом жизни считать.
– Ох, когда до моих лет доживут, поймут, что это совсем не так. Человек жив, пока его помнят. А память о Юрии Шойдаковиче – в том, что он сделал: в написанных самим и изданных его трудами книгах и тувинских, и русских авторов.
Пока читают их, он будет жить. А еще – пока поют. Есть такая песня «Улуг Ишкин» – она о моей родине, о реке Ишкин. Ее Юра специально для меня написал, я очень просила его это сделать, даже реку ему нарисовала, он ведь в тех местах никогда не был. И вот в 1995 году на день рождения – 1 мая, мне тогда шестьдесят три исполнилось, он мне эти стихи подарил. Композитор Батый Кенеш положил их на музыку.
Хорошая песня получилась. Станислав Ириль, он ведь тоже из наших сут-хольских мест, очень душевно ее поет. Песню часто передают по заявкам телезрителей в программе «Хогжумнуг байыр» – «Музыкальные поздравления». Когда она звучит, я как будто голос Юры слышу. И радуюсь: раз люди хотят эту песню услышать, значит, он сделал подарок не только мне, но и всем им.
|
Личность 
