Ефросинья Шошина: "Как пойдешь по жизни - так и будут называть"

И она пошла по жизни, добиваясь всего своими трудом, как была приучена с детства. Сегодня Ефросинья Илларионовна Шошина, в девичестве Соломенникова – успешный кызыльский предприниматель и мастер красоты, постоянно совершенствующийся в своем деле.

Ее радует, когда похорошевшие и отдохнувшие женщины выходят из студии красоты «Леди Li» с хорошим настроением и улыбкой. Она и сама – всегда с улыбкой, никогда не плачется на трудности, никому не завидует и ни о чем не жалеет, помня слова отца: «Бог дал, Бог и взял».

И только одна утрата камнем на сердце: по своей доверчивости не сумела сохранить фамильную икону, которую передала ей мама.

Имя – по святцам

– Ефросинья – исключительно редкое в двадцать первом веке имя из русской старины. Как вы получили его, Ефросинья Илларионовна?

– Благодаря святцам. Я ведь из семьи старообрядцев. Восьмая в семье. И всем нам, девяти детям, имена дали по старообрядческим святцам – церковному календарю праздников и дней памяти православных святых: Григорий, Иван, Александр, Мария, Николай, Сава, Ксения, Ефросинья, Стефанида. Разница между старшим Григорием и младшей Стефанидой – восемнадцать лет.

Крестили новорожденного и давали ему имя по святцам на восьмой день после рождения. На восьмой день после моего рождения – 8 июля – выпало два женских имени: Феврония и Евфросиния. Дед выбрал второе имя, потому что так звали его жену, мою бабушку Ефросинью Артемьевну, в девичестве Оглезневу, которая умерла еще до моего рождения.

Так что получается, что на самом деле я родилась 1 июля. А в паспорте у меня стоит другая дата – 26 августа 1965 года. Год – точный, а день и месяц – нет. Дело в том, что в нашем селе Эржей Каа-Хемского района Тувинской АССР, где жили только старообрядцы, сельсовета не было, он находился ниже по Енисею – в поселке Бельбей.

Лето – сенокос, работы много. Ехать за двадцать километров за свидетельством о рождении ребенка некогда. Когда у отца выдалось время, тогда он и поехал, и дату его приезда – 26 августа – записали днем моего рождения. А он и не возражал, потому что светский день рождения для моих родителей был неважен, главное – именины, или день ангела – день памяти святого, именем которого при крещении назван ребенок.

– При такой путанице в датах, когда же вы празднуете свой день рождения?

– А я день рождения никогда не праздную. Только свой день ангела отмечаю – 8 июля, день памяти святой Евфросинии. И очень приятно, что с 2008 года 8 июля стало и официальным праздником для всей России – Днем семьи, любви и верности. В честь святых князя и княгини Муромских – Петра и Февронии, которые приняли монашеский постриг с именами Давид и Евфросиния.

– Вам очень повезло: такое красивое старинное имя – Ефросинья, да еще и отчество ему подстать – Илларионовна. Редкое и величественное сочетание, больше никого в Туве я с таким именем-отчеством не встречала.

– Сейчас-то это понимаю, а по-молодости, признаюсь, очень стеснялась своего имени, точнее – реакции на него людей. Когда из деревни в Кызыл после окончания школы приехала, куда ни ткнусь, все удивлялись: Фрося? А некоторые и посмеивались: ну, что это за имя для девушки. Меня это, конечно, коробило, и иногда, знакомясь, даже представлялась не своим именем.

– Став совершеннолетней, можно было написать заявление в ЗАГС и поменять имя, выбрав то, которое кажется более красивым. Так довольно часто делали и делают, надеясь вместе с именем легко поменять и свою судьбу.

– Да, знаю. Одна моя тезка так и сделала. Люди посмеивались: была Фроськой, а стала Танькой. Мол, ничего не изменилось: какой была, такой и осталось.

Но у меня даже мысли официально поменять имя никогда не возникало. Все время помнила мамины слова: «Не имя красит человека, а человек имя. Как пойдешь по жизни, так и будут называть. От тебя самой зависит».

У нас в семье к именам по-особенному относились. Мама и отец всегда называли детей уважительно: Коля, Саша, Маша. И мы так же друг к другу обращались. Никаких Колька, Сашка, Машка, как в некоторых деревенских семьях было принято. Это ведь пренебрежительное обращение, даже ухо режет.

Венчанные и зарегистрированные

– Старообрядческое село, удаленное от всех благ цивилизации, суровые религиозные правила и запреты. Трудное у вас было детство?

– Нет, доброе и хорошее. Мы жили в тепле, в доброте, в достатке. Великолепное детство!

Семья у нас очень дружная была. Не помню, чтобы когда-то кто-то ругался, или мама бы голос на кого-то повышала. На нас никогда не кричали, никогда не наказывали. Да мы ничего такого и не творили. Однажды только с сестрой Стешой челки себе выстригли. А стричься девочкам и женщинам по старообрядческим правилам нельзя, и мужчинам бриться нельзя: все с длинными бородами ходили. Мама увидела наши выстриженные челки: «А это что такое?» И слегка подергала нас за них. Знаете, как обидно было, что за челки нас подергали. Вот это и было самое суровое наказание за все детство и отрочество.

Родители разными по характеру были. Мама – Анисья Евменьевна, в девичестве Леонтьева – мудрая, степенная, спокойная. Отец – Илларион Григорьевич Соломенников – быстрый, веселый, с взрывным, но отходчивым характером.

Он очень гостеприимный был. Туристы, любители сплавляться по рекам, едут через наши места, так он всегда пригласит в дом, угостит чем-то. Конечно, из специальной посуды, у староверов это обязательное правило: для мирских гостей – отдельная посуда.

Из городов страны на Малый Енисей частенько летом туристы приезжали. Помню, были из Москвы, Ленинграда, Перми. Как-то кто-то из них в благодарность за гостеприимство предложил всех нас сфотографировать и пообещал обязательно прислать снимок. И родители согласились, хотя старики категорически заявляли, что свои фотокарточки делать – большой грех. Но мама и папа уже были не такие фанатичные, новым веяниям поддавались и согласились. И хорошо сделали, а то у нас бы даже фотографии семейной не осталось. А так, хоть одна, да есть, правда, без трех старших братьев, их тогда не было в Эржее.

Отца мы звали тятей. А батей мы называли деда – Григория Феоктистовича Соломенникова. Ни разу дедушкой его не назвали, потому что он запрещал: хотел всегда молодым быть, не желал стареть. И это ему удавалось. Бате было семьдесят лет, когда у него родился самый младший сын. Он был настоятелем старообрядческой общины, но жениться второй раз ему, вдовцу, старики не разрешили, отказались венчать по причине солидного возраста. Так что его младший сын, наш дядя Вася, знает, что он по отцу Соломенников, но фамилию носит материнскую.

С отцовской фамилией у нас в роду вообще большая проблема возникла: совсем мало Соломенниковых осталось.

– Как такое могло получиться, если вас – пятеро братьев и четыре сестры? С девочками понятно: вышли замуж и сменили фамилию. Но мальчики-то сохраняют отцовскую фамилию.

– А у нас в семье по-другому вышло. Четверо старших детей – Григорий, Иван, Александр, Мария – Леонтьевы, зарегистрированы на мамину девичью фамилию. А мы пятеро – Николай, Сава, Ксения, Ефросинья, Стефанида – были записаны уже Соломенниковыми.

И здесь опять, как с датой моего рождения, причина в разнице религиозных правил и государственных законов, которые старообрядцы не считали важными для себя.

Родители мои были венчанными, и это считалось главным: они – законные муж и жена перед Богом. А свидетельство о браке, выданное государством, никакого значения для них не имело: совершенно ненужная бумажка и даже грешная, как говорили старики.

Но получить эту бумажку все равно пришлось из-за налога за бездетность.

– Да, помню об этом существовавшем в советское время налоге. Из заработной платы бездетных замужних женщин от двадцати до сорока пяти лет и бездетных мужчин от двадцати до пятидесяти лет бухгалтеры предприятий ежемесячно автоматически высчитывали шесть процентов. Не взимали этот налог только с тех, кто зарабатывал совсем мизерные суммы: меньше семидесяти рублей в месяц.

– А тятя работящий был, зарабатывал хорошо, поэтому с него налог за бездетность брали. Мама домохозяйкой была, а он работал в промхозе – промысловом хозяйстве, объединяющем староверов, живущих в верховье Енисея. Рабочим местом была тайга. Добытую на охоте пушнину, собранные орехи, ягоду сдавали в промхоз. Получали сдельно. Отец всегда с планом справлялся, даже перевыполнял. Передовик производства. У него и медаль была «За трудовую доблесть».

Уже четверо детей в семье, а с него из-за отсутствия свидетельства о браке налог, как с холостого парня, высчитывали, деньги в большой семье нелишние. И вот тогда они с мамой зарегистрировали брак в сельсовете, и пятеро родившихся после этого детей стали Соломенниковыми. А четверо старших так Леонтьевыми и остались.

Сестры, выйдя замуж, сменили фамилии, а у братьев, носящих фамилию отца, родились, в основном, дочери, они тоже фамилию уже поменяли или поменяют, когда замуж выйдут.

Вот и получается, что у тяти, царство ему небесное, девять детей, двадцать один внук, двадцать два правнука, а мужчин, носящих его фамилию Соломенников, только трое: сыновья Николай, Сава и внук Алексей, сын Николая.

Рождённые в бане

– Девять детей: ваша мама совсем немного не дотянула до звания и ордена «Мать-героиня», которых в советское время удостаивались женщины, родившие и воспитавшие десять и более детей.

– А мама на самом деле десять раз рожала, только первый раз – неудачно. Рассказывала: легла спать, ребенок в животе шевелился, а утором проснулась в луже крови, и ребеночек родился мертвым.

А остальные девять, дай Бог здоровья, все выросли. Маме даже медаль Материнства вручили. Ее мальчики – Коля и Сава – попеременно надевали: прицепят на школьную форму и на уроки идут, им нравилось, что медаль такая красивая. Мама хохотала: «Там написано, что медаль – за материнство, а они носят».

Сама мама эту медаль никогда не носила и рождение девяти детей не считала каким-то особым подвигом. В наших местах в то время такие многодетные семьи были правилом, а не исключением.

А с сегодняшней точки зрения это – настоящий подвиг. Ведь и мама, и ее сверстницы у нас в Верховье, родильного дома не знали. Рожали там, где жили. И не в домах, а в банях. В доме – нельзя, потому что роженица считалась поганой. Мое объяснение этому такое: Писание мужчинами писано, и все там истолковывается с мужской точки зрения. И Коран тоже писан мужской рукой. Будда – тоже мужчина. Поэтому во всех религиях для женщин – всегда ограничения, и грешницей она изначально считается. Я с этим, конечно, не согласна.

Так что и я в бане родилась, и все мои братья и сестры тоже. Кроме Александра. Он в березняке на свет появился. Лето было, и мама ушла рожать в лес. Они тогда на реке Шуй жили, на заимке. Трое старших – Гриша, Ваня и Саня – там родились, а остальные – уже в поселке Эржей, у Малого Енисея. Родители перебрались туда, ближе к людям, потому что детей учить надо было, а в Эржее тогда начальная школа была. В трех километрах от Эржея – в селе Сизим – десятилетка, которую мы все и окончили.

– Родители как-то контролировали вашу учебу?

– Нет. Ни разу в жизни не проверяли уроки, никогда не спрашивали, какие оценки в школе получили. Так было принято: как учитесь в школе – это ваше дело, а вот молиться и читать церковные книги дома – должны.

Мы без всякого родительского контроля ответственно к учебе относились. В нашей семье только у двоих тройки случались, а остальные ударниками были: четверки и пятерки.

Да и как это можно двойки получать? Я этого не понимала. У нас в поселке постоянного электричества не было, зимой, когда дизель включали, электрическая лампочка горела только до одиннадцати вечера. Если не успеешь до этого письменную работу сделать, при керосиновой лампе сидишь. А устное задание – стихотворение, немецкий язык – можно и утром по дороге в школу выучить, пока три километра идешь.

Зимой по льду через Енисей шли, весной и ранней осенью – на маленьком пароме переправлялись. А когда по Енисею шла шуга – каша из снега и льда, то в Сизиме жили у родственников, чтобы школу не прогуливать.

У мамы нашей, она 1926 года рождения, только начальное образование было: четыре класса. А тятя, он с 1921 года, и вовсе светского образования не получил: в тайге родился, какая там школа. Самостоятельно до грамоты мальчишкой доходил. Рассказывал: попадется в руки какой-нибудь обрывок бумаги, так весь его мелко-мелко с двух сторон химическим карандашом испишет. Были раньше такие карандаши, химическими назывались: грифель послюнишь, и он пишет ярким синим цветом.

А в религиозном отношении отец был очень грамотным. По-старославянски хорошо читал, был запевалой в молельном доме, всю службу знал. Специального собора не было, в советское время старообрядцы таились, собирались на церковные службы по домам.

С субботу на воскресенье всю ночь молились, на церковные праздники – тоже всю ночь. Нас, самых младших в семье, берегли, только в четыре утра поднимали: идешь, стоишь со всеми, молишься.

Отче наш

– Дома тоже молились?

– Обязательно. Перед обедом непременно «Отче наш». Тятя начинает, а мы все подхватываем:

«Отче наш, Иже еси на небесех! Да святится имя Твое, да приидет Царствие Твое, да будет воля Твоя, яко на небеси и на земли. Хлеб наш насущный даждь нам днесь, и остави нам долги наша, якоже и мы оставляем должником нашим. И не введи нас во искушение, но избави нас от лукавого».

После еды – снова молитва. Вечером – тоже. Проснувшись утром, надо было перекреститься три раза и сказать: «Господи, Иисусе Христе, сыне божий, помилуй меня, грешную». Крестились, как у старообрядцев принято – двумя пальцами.

Отец, когда был дома, а не в тайге, вечерами читал нам старинные церковные книги, переводил со старославянского, разъяснял смысл.

А когда тяти не было, приходила соседская бабушка, которую для обучения церковной грамоте нас, младших дочерей, нанимали родители. Старушка усаживала Ксеню, Стешу, меня и задавала урок: прочитать по Псалтырю на старославянском столько-то страниц. Читать надо было вслух. Читаем, а старенькая бабушка слушает-слушает, да и задремлет. А мы и рады: быстренько перевернем несколько страниц и читаем уже последнюю, чтобы быстрее урок закончить и на улицу бежать.

– Сегодня помните что-то из того, чему учили вас в детстве?

– Конечно. Если бы не ленилась в детстве, больше образования получила бы и старославянский язык знала бы хорошо. А из-за своей лени сегодня даже названия всех букв старославянского алфавита полностью от начала до конца перечислить не сумею. А читать – могу, некоторые слова не понимаю, но смысл – ясен. У меня и Псалтырь есть, только не старинный, а современного издания, скопированный со старинных книг.

И молитвы помню. Например, Богородице: «Богородице Дево, радуйся, Благодатная Марие, Господь с Тобою, Благословенна Ты в женах и благословен плод чрева Твоего, яко Спаса родила еси душ наших. Аминь».

Только, конечно, сегодня потомки старообрядцев уже не такую строгую жизнь ведут, как их прадеды, которые прогрессу не поддавались. Получалось, что все грешно, и жить грешно тоже. А время диктует свое и надо жить, детей растить, учить. Так что живем мы, получается, в полном грехе.

Сейчас только перед сном перекрещиваюсь три раза, и дочку с сыном так же научила. Зато как сажусь в самолет, всех вспомню: и Богородицу, и святого Николу, и Алексея, Божьего человека. Полетов боюсь, а летать часто приходится, поэтому и на взлет – с молитвой, и на посадку – с молитвой.

Посты только третий год как снова стала соблюдать, хотя в родительском доме их строго придерживались: без животной пищи – мяса, рыбы, молока – каждая среда и пятница, и все многодневные посты, конечно.

Постные пироги

– Страшные рассказы о том, что измученные многодневными постами дети староверов падали в школе в голодные обмороки – реальность?

– Что вы, какие голодные обмороки? У нас невероятное количество продуктов было. В кладовке – огромные лари. Ларь пшена, ларь муки первого сорта, ларь муки второго сорта. В подвале – рыба и соленья бочками, варенье – ведрами, двухведерными кастрюлями.

Хлеб мама сама пекла, только без дрожжей, потому что, если с дрожжами, то это считалось беспробудным пьянством. На дрожжах только бражку делали. А тесто замешивали на специальной закваске из квасной гущи.

Каждый день на столе – и салаты, и похлебка, и пироги. Только что пост – без животной пищи: мяса, рыбы, молока. И пироги тоже постные: с картошкой, капустой, грибами. Мама вкуснейшие пироги в русской печке пекла. Важная деталь: спичками огонь в русской печи никогда не зажигали, а раздували угли, сохранившиеся от предыдущей растопки. Если угли все же гасли, шли за ними к соседям. У нас дома угли не гасли никогда, односельчане к нам за ними приходили.

И не было у нас в поселке такой нерадивой хозяйки, у которой в доме есть нечего: всего вдоволь было настряпано, наготовлено. Это я сейчас совсем нерадивая стала: все из магазина, не помню, когда и пироги стряпала.

У нас большой огород был: картошка, капуста, морковь, лук. И малина, клубника. Из речки Эржей канавы до огородов проложены были, из них черпаешь и поливаешь. А для домашних нужд воду из Енисея носили ведрами.

Пасека была: свой мед, воск. Из этого воска делали свечи, которые к образам ставили, иконы обязательно – на восток, в восточной части дома.

А в бане использовали жаровню: сало и тряпичный фитиль. Потому что в жаре свечка тает, лампа с керосином – опасна, а жаровня горит и горит.

Родительский дом

– У вас был просторный дом?

– В детстве мне дом наш казался большим. А теперь вспоминаю, и понимаю, что он был очень маленьким. И как мы там все помещались? Мама, папа, девять детей, дед. А когда старший брат Григорий женился, он с женой месяц вместе с нами жил.

Дом – прямо на берегу Малого Енисея. Немного на отшибе от других. От парома надо было подняться, повернуть налево, и дом наш – второй, между двумя скалами. Живописнейшее место. Очень красивое. И мы всегда весной, когда снег сойдет, вычищали всю территорию вокруг него от веточек, прутиков, от всего того, что к берегу прибивало. И другие семьи так же делали: чистили весь поселок.

Заходишь в наш дом: сначала – сенки, дальше – кладовка. За сенками – прихожая, слева – кухня, большая русская печка. И две комнаты: большая и маленькая. Мы, дети, на полу спали.

И ничего – никому не тесно было, все помещались. Да и редко вся семья вместе была. Отец и старшие братья почти всегда в тайге: охота, рыбалка, сенокос, орехи. Вернутся, мы, младшие, от отца не отходим: «Тятя приехал!» Ксеня за шею обхватит, мы со Стешей на колени усядемся. Отец нас очень любил, баловал. Поедет в райцентр или в Кызыл по делам, так всегда с гостинцами вернется: диковинные грецкие орехи или целая наволочка яблок. Аромат тех яблок до сих пор помню.

Тятя рано умер – в 59 лет. Я тогда в восьмом классе училась. В тайге, зимой во время охоты, он в полынью попал. Тайга – она ведь такая: и кормит, и опасные сюрпризы может преподнести. Брат Сава тоже в тайге пострадал: его медведь подрал, нос вырвал, зубы. Но, слава Богу, жив остался.

И тяте Господь дал: смог как-то проплыть подо льдом, выплыл. Но очень сильно простудился, так и не оправился: два года болел и в 1980 году умер.

Мама его на десять лет пережила: в 1990 году умерла, в 64 года. С сердцем проблемы, очень она за всех нас переживала. И работала много.

Со смертью мамы все стали постепенно разъезжаться: кто куда. Родительский дом продали, в нем чужие люди сейчас живут. И я в родные места не люблю ездить, давно уже там не была. Не к кому, да и больно смотреть: заборы валятся, грязная стала деревня, не такая, как прежде. Обидно.

Братья и сестры все живы-здоровы, шестеро из нас со своими семьями живут за Саянами, недалеко – в Каратузском и Курагинском районах Красноярского края, в Хакасии – в Саяногорске, а трое – в Туве. Мы постоянно общаемся, встречаемся, поддерживаем друг друга.

От Вятки до Канады

– Ефросинья Илларионовна, а как ваши предки оказались в Туве?

– Староверам было свойственно уходить от гонений на веру, от репрессий государства в глухие места, где они могут спокойно трудиться, молиться, спасать душу.

Когда начались сталинские репрессии, под них попал и мой дед по линии мамы Евмений Козмич Леонтьев. Жили они тогда в староверческом местечке на территории нынешнего Таштыпского района Республики Хакасия. Там моя мама – Анисья Евменьевна – и родилась в 1926 году, а в 1930 году, когда ей было четыре годика, ее отца забрали и осудили за контрреволюционную деятельность по пятьдесят восьмой статье Уголовного кодекса. Дедушку полностью реабилитировали в 1989 году.

Евмению Козмичу Леонтьеву дали десять лет. Тогда многих мужчин-староверов из их мест осудили по этой контрреволюционной статье, в том числе, и маминого дядю Вавилу Лазаревича Пономарева.

Бабушка моя, Парасковия Лазаревна, все эти годы ждала мужа, не получая от него никаких вестей. А через десять лет, отсидев весь срок, возвратился ее брат Вавила и сказал, что Евмений не вернется: умер в лагере от воспаления легких. Только тогда она, вдовая, вышла замуж за Сергея Килина, вдовца с тремя маленькими детьми. И в 1947 году все они перебрались в Туву – в село Ильинку.

Из Ильинки мама, выйдя замуж, переселилась еще дальше: вверх по Малому Енисею – в тайгу, на реку Шуй, где жили две семьи, Юрковых и Соломенниковых. За одного из сыновей Григория Феоктистовича и Евфросинии Артемьевны Соломенниковых – Иллариона – она и вышла замуж. В семье было семеро детей, старшая – Синклитикия, затем Домна, Пулхерия, Сава, Илларион, Викул, Елена.

На самом деле моя бабушка Евфросиния родила больше детей, но не все в тяжелых условиях выжили. Помню, что тятя в вечерних и воскресных молитвах всегда поминал за упокой младенцев и отроков – своих братьев и сестер, и имен было много.

Соломенниковы, мои предки по отцовской линии, перебрались в Сибирь из Вятской губернии. Мама на этот счет всегда шутила, вспоминая присказку: «Вятские – парни хватские, семеро одного не боятся». С Вятки в Минусинский уезд Енисейской губернии они переселились в начале двадцатого века. Точную дату теперь уже невозможно установить, но, думаю, это было связано с массовым переселеньем крестьян в Сибирь на свободные земли после столыпинской аграрной реформы 1906 года.

А из Минусинского уезда в Туву они попали уже после революции – в 1918 году, спасаясь от гражданской войны. Старший брат моего деда Григория, предлагал всем вместе ехать в Америку – через Китай, но Григорий не решился на такой долгий путь с малыми детьми. А старший брат с семьей до Америки все же добрался, весточки оттуда приходили. Помню, где-то году в семидесятом, я еще в школу не ходила, кому-то из родных пришла посылка из Канады: заграничные джинсы и модные мужские туфли на платформе. Все удивлялись и хохотали: штаны еще ничего – крепкие, но как в такой обуви ходить можно?

Дед мой Григорий Феоктистович Соломенников долгую жизнь прожил: девяносто три года. Умер в 1973 году, и уже с другим имением – Галактион. Это имя он получил, став монахом: в конце жизни перебрался из села в тайгу, в скит, где и прожил около двух лет. Там, в тайге, отца Галактиона и похоронили.

Инвестиции в будущее

– Евмений, Синклитикия, Парасковия, Илларион – у всех в вашем роду такие величественные старинные имена. Своих детей вы тоже назвали по святцам – в честь православных святых?

– Да. Только имя по святцам выбрала не на восьмой день после рождения, но близко к этому. Так допускается: немного отклониться, если не находишь подходящего имени. А я хотела, чтобы у детей красивые имена были. Имя для дочки – Лидия – я выбрала, а имя для сына – Глеб – выбрал муж.

У них восемь лет разницы: Лида – с 1986 года, Глеб – с 1994 года. Оба крещеные по старообрядческим канонам. И внучку Арину, тоже крестили – в старообрядческом соборе Санкт-Петербурга.

– А как ваша внучка в Санкт-Петербурге оказалась?

– Родилась там в 2012 году. Вот ведь как получается: если кому-то суждено на свет появиться, то бог его родителей в самом неожиданном месте сведет. Лида со своим мужем Иваном Мурашко во Франции на горнолыжном курорте познакомилась, куда оба приехали отдохнуть на новогодние каникулы: дочка – из Москвы, где тогда училась в вузе и работала, а Иван, он по профессии – логистик по грузоперевозкам, из своего родного Санкт-Петербурга.

Так что теперь дочка живет в Питере. Она – врач-косметолог. У Лиды еще со школы, она кызыльский лицей № 15 окончила, очень ответственное отношение к учебе. И непрерывный интерес к новому: ей постоянно недостаточно знаний, которые уже имеет. Поэтому все учится и учится, без конца и края.

Одновременно с учебой в медицинском вузе совершенствовалась как косметолог: училась на специальных курсах в Москве, повышала квалификацию в Германии, Польше. Не раз становилась призером чемпионатов России по перманентному макияжу, разработала методические пособия по нему и обучала специалистов по всей стране.

В Санкт-Петербурге она свою студию косметологии и учебный центр «Rich Med» открыла. Работает и продолжает учиться – в ординатуре.

Сын Глеб тоже решил стать врачом. Учился в кадетском классе школы № 1, в 2012 году окончил школу и поступил в Военно-медицинскую академию имени Кирова. Учиться в этой академии непросто, но Глеб справляется и очень доволен своим выбором.

Так что теперь и дочь, и сын – в Санкт-Петербурге. Они очень дружны, во всем помогают друг другу. А иначе и быть не может, так и нас в родительской семье воспитывали, мама и тятя всегда наказывали: братьям и сестрам ссориться нельзя.

Я детям тоже помогаю: учатся они на платной основе, и оплата за обучение – на мне. Деньги, конечно, немалые, особенно – ординатура, но считаю, что на образовании экономить нельзя. В получении образования детям обязательно помогать нужно. Это – инвестиции, вложение в их будущее.

Платье в клеточку

– А вам самой высшее образование получить удалось?

– Нет. Ни о каких институтах речи быть не могло: когда окончила десятилетку, тяти уже не было в живых, а с мамы тянуть было и нереально, и просто стыдно. И меня останавливала мысль: если пойду в институт, как четыре или пять лет буду жить на стипендию в сорок рублей?

Конечно, это только отговорка: можно было и учиться, и работать. Тем более, что и старшие братья убеждали: никто из нас высшего образования не получил, так хоть ты учись дальше, мы тебе материально поможем, с голоду не умрешь – прокормим. Но как я могу брать у братьев деньги, ведь у них свои семьи уже были, о которых им заботиться надо. И решила сразу стать самостоятельной: выбрала рабочую профессию.

Подсказала двоюродная сестра: «В Кызыле недавно машиностроительный завод открыли, когда проезжаю мимо него, вижу, что после смены оттуда много молодежи выходит. И, говорят, они там очень хорошо зарабатывают».

В 1982 году, окончив сизимскую школу, приехала в Кызыл. Пошла на машиностроительный завод, мне сказали: с работой – без проблем, только сначала отучись в училище при заводе: общежитие предоставляется, стипендия – 93 рубля. Отличные условия. Почему не пойти? Люди многие в то время зарплату по 80 рублей получали, а тут стипендия – 93 рубля! Можно и себя прокормить, и обновки купить, и маме подарки.

– И какую же первую обнову вы приобрели на стипендию?

– Платье. Второе настоящее покупное платье в моей жизни. До сих пор помню его цену – 85 рублей.

А до этого у меня только одно платье было, и я в нем постоянно на занятия в училище ходила. Девчонки спрашивают: «Почему ты всегда в одном платье?» А у меня другого нет. Постираю и опять надеваю. Это платье мама мне купила в райцентре, в Сарыг-Сепе. Большого достатка в нашей многодетной семье не было, и мама всегда нам сама платья шила.

А к окончанию школы сделала мне шикарный подарок: настоящее покупное платье за целых 45 рублей. Так оно мне нравилось: ткань полушерстяная клетчатая, овальный воротничок, на груди – сборочки, юбочка прошитая, в складку.

А потом благодаря стипендии училища мой гардероб в два раза увеличился: в нем уже два платья стало.

Одиннадцать месяцев проучилась в техническом училище № 11, получила специальность монтажницы радиоаппаратуры. И с семнадцати лет уже начала работать на Тувинском машиностроительном заводе. Причем, в секретном цехе.

Рационализатор из секретного цеха

– На Тувинском машиностроительном заводе, которого сегодня уже не существует в Кызыле на улице Калинина, а в его здании разместились всевозможные министерства и ведомства, в советское время даже секретный цех был?

– Да, был. Сейчас об этом уже можно говорить. Секретное военное производство – цех номер семнадцать, он весь третий этаж занимал. Двойная пропускная система: пропуск предъявляешь при входе на завод и при входе в цех. Рабочая одежда – белый халат, белая косынка.

– Какую же секретную продукцию вы производили в цехе номер семнадцать?

– Паяли маленькие такие платочки: дадут схему, и сидишь – работаешь. Мне этот цех до сих пор иногда ночами снится: паяю, паяю – без остановки.

Для чего эти платы – не знаешь. Все секретно. Мы в Кызыле делали только один блок, а другие – в Коврове, Ижевске. И где-то на одном заводе все вместе собиралось.

Наши догадки только были, что это – для ракетных войск, для целей наведения на вражеские ракеты. Один парень, сейчас уже покойный, рассказывал, что видел наши изделия, когда служил в Афганистане.

Но точной информации о назначении изделий рабочие, конечно не имели. Знали только, что это – для оборонной промышленности, и все нужно делать аккуратно и точно, чтобы рекламаций – претензий к качеству – не приходило.

А рекламации приходили: бракованные изделия возвращались на завод. У каждого изделия – свой номер, и можно было определить, кто из рабочих некачественно сработал. Платы с моей пайкой назад не возвращались, а вот другие – довольно часто. И с одинаковым браком: постоянно один и тот же маленький проводок отваливался.

Не понимаю, почему инженеры-конструкторы сразу не догадались, потому что справиться с этим браком было очень просто. Внесла ноу-хау, тогда это называлось рационализаторским предложением. Предложила: надо на эту проблемную пайку кембрик – трубочку-изолятор – чуть большей высоты одевать, и все – проводок загибаться не будет и отваливаться перестанет.

Инженеры, а у нас целое конструкторское бюро было, внесли это в документацию изготовления изделия и получили хорошую премию. Мне за рационализаторское предложение тоже премию выдали: десять рублей.

Тувинский машиностроительный завод серьезным производством был, и рабочие там зарабатывали хорошо, значительно больше инженерно-технических работников. Представьте себе, инженеры с высшим образованием, которые пришли после институтов, 120 рублей в месяц получали, а я – девчонка после технического училища – по триста, а то и четыреста рублей зарабатывала, в зависимости от выработки. И это в восемнадцать, девятнадцать лет!

– Так вы передовиком производства на заводе были?

– Да, и в связи с этим у меня даже проблема возникла, когда предложили избираться в Верховный Совет Тувинской АССР.

В комсомол? Ни за что!

– А в чем проблема? Любая другая девушка сочла бы предложение стать депутатом Верховного Совета республики за честь: такой взлет карьеры.

– Но для этого требовалось вступить в комсомол. А это для меня, воспитанной в староверческой семье, было просто невозможно. Никаких вступлений в партийные организации, это родителями строго запрещалось: вера не позволяла.

Я ведь даже ни октябренком, ни пионеркой в школе не была. И мои одноклассники – тоже. Школа в селе Сизим – маленькая, с первого по десятый – по одному классу. И учеников в них гораздо меньше, чем в городских школах. Больше всего учеников в моем классе было, когда учились в седьмом – четырнадцать человек. А десятый класс нас шестеро окончило.

И пионер у нас был только один. Когда в шестом классе учились, у нас появился новенький: приехал из Сарыг-Сепа. Семья его была не очень благополучная, и он плохо учился, совсем домашние задания не выполнял. И вот учительница поручает мне как старосте класса организовать пионерское собрание и разобрать на нем этого мальчика, воздействовать, чтобы исправился. А у нас в классе никто не пионер, только он, и единственный среди нас двоечник. Понятия не имею, как на него по-пионерски воздействовать, но делать нечего: учительница поручила, надо выполнять.

Собрались, все молчат. Я спрашиваю: «Эдик, прочему так плохо учишься, ведь ты же пионер?» Он стоит, ничего не отвечает. Тогда мне больше ничего в голову не пришло, как задать вопрос: «И почему ты, пионер, пионерский галстук не носишь?»

Он снова молчит. А потом посмотрел на меня и огрызнулся: «А я что-то на тебе, староверке, креста не вижу». Тут уже я засмущалась, не нашлась, что ответить. И на этом наше единственное пионерское собрание с треском провалилось.

А крест на мне, конечно, был. Только не напоказ, а под одеждой, потому что так и положено было его носить – на теле, он так и называется – нательный крест. У родителей были деревянные старинной работы кресты. А у меня – оловянный, местными умельцами отлитый. И не на цепочке, а на мягкой веревочке – гайтане.

Гайтан должен быть определенного размера: не длинный, но и не короткий, чтобы через голову мог свободно проходить. Это в целях безопасности, чтобы не пострадать, если вдруг гайтан случайно за что-то зацепится. Особенно это для малышей важно.

– Как же вы разрешили проблему: комсомол и Верховный Совет?

– Отказалась, и все. Хотя со мной и руководство завода работало, и партийная организация. На завод разнарядка на выдвижение кандидата в Верховный Совет Тувинской АССР пришла: будущая депутатка должна быть из рабочих, молодой, передовиком производства и обязательно партийной или комсомолкой. И я им по всем статьям подходила, кроме партийности. Для них проблемы с этим не было: быстренько вступишь в комсомол, и все.

И заманивали, и сулили: ты только вступи, а мы тебя и депутатам сделаем, и в заграничную поездку в восточную Европу по комсомольской линии отправим. И они никак не могли понять, почему от таких заманчивых перспектив отказываюсь, ведь от меня никаких усилий не требовали: надо было всего лишь, как все, в комсомол вступить.

А я уперлась: ни за что! Для меня это было невозможным, невероятным: нельзя. Так нас воспитали. Да как бы я маме в глаза посмотрела, если бы согласилась?

Махнули на меня рукой и отступились. Другую работницу выдвинули, комсомолку, она меня на год постарше была. Четыре года депутатства она, работая на заводе, по 80 рублей ежемесячно от Верховного Совета получала, просто так – ни за что. Раз в три месяца еще и продовольственный паек, в том числе – дефицитные книги и колбаса.

Бог дал, Бог и взял

– А когда вы поняли, что экономическая ситуация резко изменилась: страна переходит от беспечного социализма к жесткому капитализму, и рассчитывать приходится только на себя?

– То, что рассчитывать только на себя надо, что под лежачий камень вода не течет, еще в детстве усвоила. А коммерческая жилка на машзаводе проснулась. Мы работали по бригадному подряду. И с авралами. Две недели работаем, а потом две недели комплектующих деталей нет – без дела сидим. Когда Лиду родила, уже не могла так работать и написала после декретного отпуска заявление с просьбой выйти из бригады и работать индивидуально, по свободному графику.

И мне пошли навстречу, спасибо руководству. Сейчас рассказываю и сама удивляюсь: в оборонном цехе двадцатидвухлетней девочке разрешили свободное посещение и работу вне бригады! Но ведь разрешили. Приходила в цех, когда комплектующие были, быстро всю работу делала и зарабатывала больше, чем в бригаде.

Но заказов на завод все меньше поступало, и поняла, что нужно перестраиваться, переквалифицироваться. Завод еще окончательно не развалился, а я уже другую профессию в училище получила – портнихи. Шила национальную одежду на предприятии «Народно-художественные промыслы», когда и там работы не стало, диспетчером на автобазе трудилась.

А в 1996 году зарегистрировалась как индивидуальный предприниматель. Альтернативы уже не было: на государственных предприятиях работы не найти, все развалилось. И муж – Андрей Игоревич Шошин, водитель-дальнобойщик – тоже без работы оказался: предприятие рухнуло.

– И с чего же вы начали свой персональный малый бизнес?

– Думаю, что путь предпринимателя в малом, точнее – микроскопическом, бизнесе у всех одинаковый. И я исключением не была: заняла у знакомых деньги под проценты и поехала в Москву за тряпками, приятельница взяла с собой. Привезла в Кызыл тяжеленные сумки с одеждой, обувью и пошла на рынок.

Часть товара на прилавок выложила, а большая часть – в сумке под прилавком. И сразу же в первый же день у меня эту сумку с товаром украли. Неопытная была, не знала, что у воров на рынке специальная технология уже отработана: одни отвлекают, делая вид, что к товару прицениваются, а другие за спиной продавца сумки тащат.

– Очень плакали из-за этой потери?

– Совсем не плакала. Никогда из-за материальных потерь не плачу. В таких случаях надо всегда говорить: «Пусть Христа ради пойдет». Это мама меня так научила.

После кражи первого товара и еще финансовые потери случались, без этого в бизнесе не бывает: все не учтешь и не предусмотришь. Но из-за них никогда не отчаивалась.

Только одна утрата до слез обидна: старинная икона – Богородица с младенцем Иисусом. И не из-за того переживала и сейчас переживаю, что она старинная, а значит, дорогая, а из-за того, что это – фамильная икона. Ею маму мою благословляли, когда она замуж выходила, и ее маму – тоже. Мама мне эту икону отдала, чтобы хранила и своей дочке передала, когда она замуж выйдет. А я, получается, главную родовую ценность не уберегла.

– Что же произошло с фамильной иконой: ее у вас украли?

– Нет, по-другому вышло. Два года назад племянница с мужем приехала, он предложил: что-то икона плохо выглядит от древности, давайте отвезу ее в староверческий монастырь на Дубчес, там монахи ее отреставрируют. И отвез. Дубчес – это река в Красноярском крае, она в Енисей впадает.

Назад икона не вернулась, сказали, что сгорела. Может, я грешу на людей, но очень странно, что сгорела именно та келья, в которой иконы пишут и реставрируют, уже во второй раз сгорела.

Вот это было очень-очень горько. А остальное, материальное, не стоит того, чтобы из-за него переживать: пришло – ушло. «Бог дал, Бог и взял», – так тятя всегда приговаривал.

Буду стоять и буду работать

– Став предпринимателем, сразу почувствовали уверенность в себе?

– Ох, далеко не сразу. Это сейчас люди стали понимать, что предпринимательство – тяжелейший труд, непрерывная работа. А шестнадцать лет назад в сознании были живы представления советских времен: все частники-предприниматели – спекулянты, торгаши. Так что некоторые с пренебрежением и осуждением на меня поглядывали.

Когда ничего с вещами не получилось, мы с мужем занялись продуктами. Он возил, я торговала: сначала – на рынке, потом – из контейнера на базе. Поначалу очень не по себе было, стыдно. Особенно, если кто-то из знакомых подходил.

Не раз в то время вспомнила маму. Она иногда зимой ездила в Кызыл и продавала ягоды, кедровые орехи, которые мы всей семьей собирали. Старшая сестра спрашивала: «Мама, как ты можешь, это ведь так стыдно – стоять на базаре». А мама отвечала: «Доченьки, когда прижмет, и вы встанете, будете торговать – ради детей».

Вот и мое время пришло: встала на рынке. И решила для себя: ни на чьи сплетни и косые взгляды не стану обращать внимание, а буду стоять и буду работать. Любую работу буду делать, только чтобы дети не нуждались.

Мы с мужем честно работали, никогда никого не обманывали. Но розничная и оптовая торговля – это очень тяжело. Совсем не женское дело. Усталость – уже на пределе. И тогда решила снова переквалифицироваться.

Возникла идея заняться сугубо женским делом: переключиться на сферу салонного бизнеса. Не обычную парикмахерскую с маникюрным залом открыть, а именно салон, в котором клиентки могли бы получить весь комплекс услуг: от волос и лица до пальцев ног.

Если свое новое дело открываешь, надо всегда продумать, просчитать: какая конкуренция в этом направлении, чем ты будешь отличаться от других, что сможешь особенное предложить? Проанализировала рынок услуг: таких салонов красоты, как планировала, в Кызыле тогда не было, вот и решила стать первой.

Честно признаюсь, никакого особого опыта в этом деле не имела, даже личного: прически делала крайне редко, губы впервые в тридцать лет накрасила, да и то сразу стерла. Но очень уж привлекала мысль – работать на красоту, вот и взялась за дело.

– Принимая такое серьезное решение о смене деятельности, с кем-то советовались?

– Никогда ни с кем не советуюсь. Все решения принимаю сама, и сама за них несу ответственность, ни на кого ее не перекладывая.

Подвернулась дешевая двухкомнатная квартира на первом этаже пятиэтажки, и фактически в центре – вблизи улицы Кочетова, на которой квартиры почти в два раза дороже были. Взяла в банке кредит, приобрела эту квартиру, отремонтировала, оборудовала, и 25 декабря 2004 года салон открылся.

Строгое брачение

– Супруг тоже подключился к новому бизнесу?

– Нет, мы в 2005 году с ним расстались. Двадцать с половиной лет вместе прожили, двух детей родили, столько трудностей вмести пережили, и в итоге наши пути разошлись: развелись.

Андрей Игоревич – честный, порядочный, очень работящий. Профессиональный водитель, в своем деле – асс. И Лида с Глебом в него пошли, отлично автомобиль водят, никогда не блуждают, даже в Москве и Санкт-Петербурге, где такой поток автотранспорта, что я со своим пятнадцатилетним стажем вождения опасаюсь за руль садиться.

Во многом сама виновата, что так вышло. У нас получилось, что в семье – два лидера. А так быть не должно: женщина должна почитать мужа, уступать ему, так и все религии учат. Но никак я со своим характером не могла мужу подчиниться. И в итоге мы не сошлись во мнениях, как правильно жить надо.

Он за Саянами сейчас живет, мы поддерживаем отношения, созваниваемся время от времени. Но пути назад уже нет.

Черная зависть – большой грех, но я белой завистью завидую тем парам, которые до старости вместе прожили. Ведь у них тоже были сложности, но они все преодолели, сохранили свой союз. Сейчас такие пары уже, скорее, исключение, чем правило, а у предков наших даже речи никакой о разводе быть не могло: мужем и женой перед Богом они становились на всю жизнь.

– Получается, что вы нарушили старообрядческие традиции, по которым развод невозможен?

– А я – невенчанная. Только у староверов это называется не венчание, а брачение – вступление в брак.

Чтобы брачиться, мне нужно было за старовера выйти, а если жених – не старовер, то он должен бороду сначала отрастить, научиться молиться, отмолить все свои грехи. Очень строгие правила. Поэтому мы с мужем только светский брак регистрировали, а в церковный не вступали.

Из нас, четырех сестер, только старшая Мария брачилась. Из пяти братьев – брачились четверо, кроме Ивана. И невесток, в семью приходящих, мы сразу воспринимали родными – старшими сестрами.

Очень важное правило: девушки перед брачением разделяют волосы на две половины, заплетая две косы. Вокруг головы косы должны обернуться три раза. Если длины волос не хватало, то вплетали косоплетку – хлопчатобумажную веревочку. Сверху одевали шашмуру – специальный чепчик, а на шашмуру – платок.

И так замужняя женщина должна была постоянно ходить. Даже овдовев, все равно шашмуру носила. Мама снимала шашмуру и расплетала косы, только когда в баню шла. Помоется и опять заплетет, снова оденет шашмуру, платок.

Леди Лидия

– Как родилось название вашего салона?

– Оказывается, название так сложно придумать. С Лидой думали-думали и надумали: студия красоты «Леди Li» – «Леди Лидия». Мне название очень по душе. Во-первых, в честь дочери. Во-вторых, благодаря двум буквам «л» звучит мягко, женственно.

– Будучи хозяйкой студии красоты с таким изысканным названием, чем вы сегодня можете гордиться?

– Ничем. Я всегда в замешательстве перед этим вопросом, потому что гордыня – один из тяжких грехов. Ни гордиться, ни клясться, ни завидовать, ни осуждать кого-то нельзя. Мама нам это с детства внушала и всегда подчеркивала, что самый страшный грех – самоубийство, потому что в этом грехе человек уже не сможет покаяться.

– Хорошо, тогда поставим вопрос по-другому: какие проблемы у «Леди Li»?

– И про проблемы мне тоже сложно ответить, потому что не люблю жаловаться на трудности. Какой смысл стонать: «Ой, сложно, ох, тяжело?» Ничего не трудно, надо лишь не отступать, если взялась за дело.

Конечно, когда только открывала салон, наивно думала, что сфера обслуживания полегче, чем торговля. Ошибалась. В салонном бизнесе – множество тонкостей и нюансов, которые осваивала уже на практике, в процессе работы и на своем горьком опыте.

– Весь горький опыт – не надо, все равно люди не учатся на чужих ошибках, предпочитая совершать свои. Но хотя бы пару примеров приведите, пожалуйста.

– Хорошо, уговорили. Например – обучение персонала. Когда только начинала, специалистов в сфере салонного бизнеса в Кызыле не было, и за свой счет обучала девушек, отправляя их на курсы за Саяны. Оказалось, что это – бессмысленная трата средств, которые не окупились. Девушки выучились, поработали и ушли, и клиентов за собой увели. Так что мой горький опыт номер один: ни в кого, кроме своих детей и себя самой, деньги на обучение больше не вкладываю.

Сейчас проблемы с недостатком персонала нет, постоянно приходят специалисты, которые уже имеют опыт и хотят поработать в салоне. Новичков сначала проверяю на себе: как они обслужат меня в качестве клиентки. Тут не только мастерство важно, но и корректность. Мастер должна быть доброжелательной, с улыбкой, а не с кислой миной. Ни в коем случае нельзя утомлять клиентов своей болтовней, задавать вопросы не по делу. Люди приходят в салон, чтобы расслабиться, отдохнуть, и лишние разговоры им ни к чему.

Еще одна тонкость из горького опыта: маленькая, но существенная. Перед сотрудниками как работодатель несу полную ответственность: плачу государству налоги, делаю отчисления в пенсионный и другие фонды, закупаю и привожу из-за Саян все необходимое: современное оборудование, косметику, краску, лаки, инструменты, до самой маленькой кисточки. Кроме ножниц и кусачек для маникюра. Их мастера должны иметь свои. Потому что хозяйские ножницы и кусачки имеют свойство постоянно падать и ломаться, а личные никогда не упадут.

– Недостатки салона?

– Маленькое помещение. Но в то же время это и плюс, постоянные клиентки и клиенты считают, что так уютней, по-домашнему.

Кроме того, в маленьком помещении проще сделать ремонт. В салоне красоты необходима чистота, все должно сверкать. С нашей зимней кызыльской сажей, которая оседает на стенах и потолках, полный ремонт приходится делать каждые два года, а то и чаще. И при этом мы не закрываемся, потому что к мастерам по прическам, маникюру, педикюру, уходу за лицом и телом люди записываются заранее, и надо очень пунктуально принять их. Поэтому днем обслуживаем посетителей, а с 18 часов приходят рабочие и занимаются ремонтом, заодно и оформление обновляю. Рано утром уборщица наводит порядок, и снова – по тому же графику.

Хозяйские руки

– Ваш личный рабочий график?

– Безобразный. Нужно работать так, чтобы оставалось свободное время для того, чтобы культурно расти, чтобы проанализировать свою жизнь. А у меня никак не получается: ухожу из дома утром и возвращаюсь затемно, и так – ежедневно, мы ведь без выходных работаем.

– А зарубежные поездки, как положено бизнес-леди?

– Да, но ненадолго. Первый раз в Объединенные Арабские Эмираты Лида вытянула: «Мама, хватит без остановки работать, надо отдохнуть» Как в сказку попала, потом второй раз туда слетала. Два раза в Китае побывала, один – в Таиланде.

Теперь меня уже не остановишь: хоть на недельку, да выберусь. На больший срок дело никак оставить нельзя: нужен не только хозяйский глаз, но и хозяйские руки.

– И что же делают ваши хозяйские руки?

– Да все делают. И стирают, и моют, и убирают. Никакую работу не считаю зазорной, все могу сделать. Особенно люблю работу мастера: так приятно, когда женщины уходят довольными, отдохнувшими.

– А как вы сами мастером стали?

– Научилась. И в процессе работы, и на курсах, семинарах: в Абакане, Красноярске, Санкт-Петербурге. Педикюр, уход за лицом и телом. Очень многое у Лиды переняла.

В жизни ведь так: сначала мы детей учим, а потом они нас. Новые горизонты нам открывают. Так Лида открыла мне «Невские берега» – международный фестиваль красоты. Дважды – в прошлом, и нынешнем году – участвовала в нем вместе с дочкой, помогая ей. Очень интересное мероприятие: там и себя показать можно, и у других поучиться, перенять российский и зарубежный опыт.

Бизнес красоты постоянно развивается, такие интересные новейшие технологии появляются, что только успевай осваивать. И он никогда не рухнет. Чтобы не происходило в истории – кризисы, войны, женщины всегда стремились быть красивыми. Их не переделаешь. Это – бесконечно. Так что мне еще работать и работать. И постоянно учиться.

Только дай Бог здоровья. И разума.