Экс-кызылчанин Павел Бородин признается: "Я стою миллион долларов"

– Да, а потом мне сообщают невероятные вещи. Например, я слышал одну легенду о том, как я дал квартиру одному очень большому человеку, а другой большой человек взял с него деньги за нее, сказав, что он заплатил мне за нее. Такой бред я даже представить себе не мог! Да чтобы я хоть рубль или доллар получил за квартиру! Никогда. Но такая легенда есть.

– Один человек, много лет проработавший на Севере, сказал мне про вас: «Про таких, как Бородин, на Севере говорят так: он поймал золотую рыбку». Насколько важную роль в вашей жизни сыграло везение?

– Везение, конечно, было, и оно в чем-то помогало. Но единственное, что меня всегда двигало по жизни, – это дичайший труд. С шести лет и до сих пор – прополка грядок, разгрузка вагонов, мясокомбинаты, уголь и прочее, прочее, прочее. С 7 утра – работа, работа, работа.

– Работать учили в семье? Кто были ваши родители?

– Мой папа был начальником «Тувастроя», закончил высшую партийную школу в Омске. Он имел освобождение от воинской обязанности, но когда узнал, что его старший брат попал в окружение, то ушел на войну. Воевал, был награжден медалями и орденами. Но попал в плен, три года провел в немецком плену.

– Подсудное дело по тем временам.

– Он вернулся в Шахунью, где потом родился я, и стал работать заместителем директора лесокомбината. Но поскольку он был в плену, то его осудили, дали шесть лет. Сидел он в Кемеровской области.

– А его брат не пострадал из-за того, что попадал в окружение?

– За это не сажали. К тому же брат отца Никита Федорович Бородин дружил с Ворошиловым, Буденным, был командиром конной дивизии и дошел до Берлина. Благодаря ему мой отец и стал замдиректора лесхоза. Мама работала в НКВД шифровальщицей, но, как только отца посадили, ее уволили. Тогда-то мы и переехали в Кызыл. В Кызыле мама взяла кредит, и мы построили двухкомнатный дом. Когда умер товарищ Сталин, освободили отца, полностью его реабилитировали и вернули все награды. Даже снова в партию рекомендовали вступить, но он не вступил. Представляете, какой к тому времени он был человек – три года немецкого плена, пять лет советской тюрьмы! Так получилось, что спустя некоторое время после возвращения он ушел от нас.

– Какие у вас впечатления остались от детства?

– Из верхней одежды у меня были только черные трусы. Даже майки не было. Зимой ходил в женской кофте – выточки на груди! – и в женских штанах, то есть в том, что мать перешивала на меня со старших сестер. На работу пошел в шесть лет, мать устроила меня в городское подсобное хозяйство грядки полоть. Там я получил свои первые деньги. Работал я каждое лето. Многие вот замечают сегодня, что я сильно матерюсь. У меня это осталось после работы на кирпичном заводе в том же Кызыле. Там работали, кстати, одни женщины. Нужно было толкать вагонетки с кирпичом, и если на каком-то повороте она сваливалась, то такой мат стоял! Вот там я и научился материться…

– Как вам удалось после школы поступить в столичный вуз?

– Да, я поступил в Московский институт химического машиностроения. Причем поступил сам, без всякой помощи. К тому времени мать купила мне костюм, но зимняя шапка все равно была переделанной из женской. Но в Москве я смог проучиться всего три курса – на жизнь не хватало. И я отправился в Ульяновск, куда переехала жить мама. Как-то раз я купался на пляже, и на меня обратил внимание завкафедрой физкультуры местного сельхозинститута. Плавал я, надо сказать, хорошо, и он спросил меня: «Вы пловец?», а я сказал, что занимался баскетболом. Тогда он предложил мне поступить к ним, в сельхозинститут. У меня теперь два диплома, и оба с отличием – экономический факультет Ульяновского сельскохозяйственного института и Хабаровская высшая партийная школа. После окончания института получил направление в Калининград. К тому времени я уже женился, но, поскольку в Калининграде мне даже не предложили комнаты, вернулся в Ульяновск.

– А как вы оказались на Севере?

– Там работала моя старшая сестра, она и пригласила. Я в Усть-Нере устроился экономистом ремонтно-строительного участка, потом стал экономистом-нормировщиком, потом председателем профкома.

– Бытовые условия были сносными?

– О чем вы говорите! Мы жили в бараке, где, кроме нашей семьи, жили еще две – якутская и молдаванская. Воды не было – ее нам привозили бочками замерзшую, и жена выбивала ее изо льда, сколько было нужно. Единственным местом для общения была кухня. Уже потом, когда я стал начальником СМУ, мы стали строить благоустроенные дома. До этого геологи жили в палатках.

– Ваш отец был репрессирован, а вы не просто вступили в партию, которая репрессировала его, но и закончили ВПШ. У вас не было ощущения противоречивости ситуации?

– Мне предложили стать начальником СМУ, а в те времена, чтобы стать руководителем такого уровня, нужно было быть коммунистом. Два года я работал начальником СМУ в Усть-Нере. Затем меня пригласили в «Якутгеологию» начальником отдела капитального строительства. В 1979 году мне было 33 года, и меня уже предложили на должность заместителя генерального директора «Якутгеологии». Утверждать меня должны были на коллегии министерства в Москве. Когда министру представили меня, он чуть ли не закричал: «Что за пацана вы привели? У нас начальниками отделов становятся в 40 лет, замами в 50, генеральными после 50. Ему всего 33 года, а вы хотите назначить его заместителем генерального директора крупнейшего в Союзе объединения!». Но когда ему показали объемы того, что мы сделали – а объемы капитального строительства тогда были просто колоссальными! – он согласился.

– Вы как-то высказали обиду, что сейчас выпускаются альбомы с видами Кремля, отреставрированного при вашем непосредственном участии, но там нигде нет вашего имени.…

– Прошло 150 лет, как построили Большой Кремлевский дворец, и 225 лет, как построили здание сената. Скажите, кто-нибудь что-нибудь до меня там реставрировал? Все только разваливали и разрушали. Когда я пришел в Кремль, Ельцин не мог работать в здании сената – там плохо пахло и в коллекторах бегали крысы, а в Кремлевском дворце отваливалась лепнина. Денег на ремонт не было ни копейки, все делалось в кредит. Я понимаю, что я не один все сделал в Кремле, это сделал Бог через Ельцина, через всех, кто принимал участие в реставрации, – 14 тысяч человек работали на ней.

– Сейчас бываете в Кремле?

– Иногда. Очень редко. Только когда приглашают на официальные мероприятия.

– А общаетесь с кем-нибудь из команды Ельцина начала 90-х?

– Конечно. С Барсуковым, Сосковцом, Черномырдиным. Виктора Степановича я очень ценю.

– А с Коржаковым?

– Нет. Он, конечно, помог мне перебраться в Москву, но я считаю, что человек должен быть порядочным. Если тебе помогают, то ты не имеешь права обливать этого человека дерьмом. Если я вижу, что мой руководитель человек несколько другого плана, чем я, то я благодарю за сотрудничество и ухожу. Но никогда ничего плохого про него не скажу. Я вообще никогда ни про кого плохого слова не сказал.

– Друзья познаются в беде. Ваш арест в США...

– ...это был не арест, а задержание.

– Извините, после вашего задержания в США много от вас отвернулось друзей?

– Нет. Мои друзья вели себя порядочно. Но в то же время я знаю, что были и те, кто на этой истории делал политику. Теперь я знаю даже тех, кто заказал и оплатил ту акцию.

– Вы считаете, что это было заказное задержание?

– Это оплаченная, и очень круто оплаченная акция. Спустя время в моем кабинете сидели агенты ФБР и спрашивали меня: «Кого вы хотите «заказать», господин Бородин?» Я удивился: «В каком смысле «заказать?» «Ну, вас же «заказали»,– сказали они. Я поинтересовался: сколько же я стою? «Очень много, господин Бородин! Примерно сто миллионов долларов», – ответили они. Бог судья тем, кто «заказал» меня.

– Одно время вашим заместителем работал Путин. Чем он занимался?

– Внешнеэкономической деятельностью. Он очень много хорошего сделал, он очень трудоспособный человек. Я хочу сказать, что мое мнение такое: президентами не становятся, ими рождаются.

– Правда?

– Да. Путин очень много сделал за те девять месяцев, пока он со мной работал. Но то, что он был мои заместителем, ни о чем не говорит, – все мы когда-то были замами.