|
Интервью с потомственным камнерезом Владимиром Салчаком
 Место в Бай-Тайге, где прячется чонар-даш, народ называет Сарыг-Хая – Желтая Скала. Столетиями из темной глубины, из-под толщи почвы добывал солнечный камень тот, кто владел его секретом и умел видеть заключенный в нем волшебный образ.
Только в руках истинного мастера оживали причудливые фигурки, оставляя в вечности мгновения жизни. Один из камнерезов Тувы, которому Хозяйка Желтой Скалы открыла тайну агальматолита – потомственный мастер Владимир Салчак из села Кызыл-Даг. Но поведать о нем только как об уникальном авторе творений из камня было бы неверно в корне.
Нелегкими, но наполненными творческим поиском путями шел к разгадке чонар-даша будущий член Союза художников России, Заслуженный работник культуры РТ, музыкант, изготовитель музыкальных инструментов, преподаватель высшей категории Владимир Шомбулович Салчак. И помогали ему в этом любовь к жизни, любознательность и преданность народным традициям.
ПОТОМОК ДРЕВНЕЙ КОСТИ САЛ
– Владимир Шомбулович, расскажите о своем роде.
– Род салчаков происходит от салов. В стародавние времена они пришли из Сальских степей. Они прославились не животноводством и земледелием, а ратным делом. Их как искусных воинов тувинские богачи приглашали для защиты своих земель, добра и скота.
Род салов сохранился еще и в Горном Алтае. Когда я приехал туда, алтайцы спросили: «Сээн соогун кым?» («Какой ты кости?»). Я ответил: «Мээн соогум сал» («Я кости сал»). Мы обнялись как родня.
– А кто те салчаки, которые в Каа-Хемском кожууне живут?
– Те же салы. Там самые плодородные земли Тувы и их нанимали богатые люди. Так что сегодня потомки салов проживают от Каа-Хема до Монгун-Тайги, охватывая Овюр и верховья Хемчика.
Мой прадед Улаачы не был богачом, но считался крепким середняком. Мой дед Езуту, его сын, в 15 лет уехал учиться в монастырь Кандан в Монголии. Через пять лет продолжил учебу в Тибете. По словам очевидцев, он в совершенстве владел английским, русским языками, не считая монгольского, изъяснялся на тибетском и китайском, что дало еще один повод считать его особо опасным врагом.
Когда Езуту приехал домой, ученых людей было мало, поэтому бразды правления Бай-Тайгинским кожууном от Коп-Соока до верховья Хемчика отдали ему. На месте уйгурской крепости он основал Тээли. Если взобраться на гору и посмотреть внимательно, бугры от крепости и укреплений видны там до сих пор.
Когда в Туве свершилась революция и началась новая жизнь, моего деда стали считать врагом народа, выслали в Каа-Хемский район. Он прожил там 18 лет и уже стариком, когда мне было два года, вернулся домой, чтобы умереть на родине. Тогда достаточно было быть правителем Бай-Тайги, чтоб посчитали врагом народа. Хорошо, что не расстреляли.
По бабушкиной линии в роду был ученый лама. Феликс Сегленмей в своем воспоминании о Коп-Соокских парнях, пешком уходивших учиться в Тибет, писал о нем. После 20 лет учебы в Тибете он был ученым и владел боевыми искусствами. Лам с таким образованием в Туве было девять человек. А девять – сакральное число, и у них была миссия: защищать Туву. Не знаю, что сталось с другими, а моего прадеда расстреляли.
Из-за феодального происхождения отца долго не принимали в колхоз. Много лишений выпало на долю детей «врага народа» Езуту. Младший брат отца отсидел срок, работая в Эми на золотых приисках, изменил имя, взял себе русскую фамилию Яковлев. Впоследствии стал заслуженным строителем Тувинской АССР. Один из братьев был шофером у репрессированного впоследствии члена правительства Чурмит-Дажы. Потом в Томске пять лет отсидел, два года на поселении. Там выучился на высококвалифицированного токаря.
Тогда планировали строить в Тээли машинно-тракторную станцию. В сложных чертежах было отмечено, где и что на огромной территории должно быть построено. Даже среди партийных работников никто не умел читать эти чертежи. А мои дяди по этой части были ученые, и волей-неволей пришлось строительство МТС передать им. Помню, вечерами они расстилали бумаги, сидели вокруг, разговаривали: где, что и как делать. Так они в Тээли построили МТС.
Несмотря ни на что, отца все равно не принимали в колхоз. А вступить было необходимо. Однажды свершилось: прихожу домой, а там мои дяди разговаривают, мол, наконец-то отца приняли. Огромной радости не было, но на душе как-то хорошо стало.
Впоследствии отец чабанил. Ему, сыну феодала, первых ангорских коз, закупленных в Казахстане, доверили. Целых 500 голов. До того никто не знал, что бывают такие козы – красивые, пушистые и козлята у них, как белые курицы. И не резвые, а тихие такие. Народ удивлялся: тувинские козы пугливые, как дикие звери, а тут – пожалуйста, можно потрогать.
Отец стадо вырастил, и с его легкой руки начала в республике размножаться ангорская порода коз. У меня в роду были передовые и образованные люди своего времени, и я горжусь ими.
ЖИЗНЬ, КАК ВОСПИТАТЕЛЬНЫЙ ПРОЦЕСС
– Каким вам запомнился отец?
– Добрым, работящим. Все делал – кузнечной работой занимался, столярничал, дома строил, юрту мог починить, швейные машинки, сепараторы ремонтировал. Запчастей не было, а отец запросто сам их делал.
В то время детсадов, как нынче, не было, и я все время был с отцом. Он меня учил работать. В четыре года я самостоятельно делал оконные рамы. Для меня это было как увлекательная игра.
Нынче удивляюсь, каких только игрушек нет. Поэтому у людей взгляд на жизнь немножко потребительский стал. Никакой тебе фантазии, захотел – пошел и купил. В пятидесятые годы трудно было жить – ни одежды, ни еды. Правда, в магазинах колбаса пылилась, но денег ее купить не было. Отец целый день работал за одну пиалу тувинской просяной муки далган. Он принесет ее домой, а нас там трое детей.
Я хорошо помню эти трудные времена. А что делать? Выживали. Люди до упаду, до потери сознания работали, иначе за «контру» могли посчитать. У отца табунок лошадей был – голов 20. Их «патриотические» воры увели. У сына феодала воровать можно. Отец сильный был, но что делать, если ударишь человека, на 10-20 лет могли посадить.
Сейчас в газетных публикациях про скотокрадство много пишут и размышляют. Воровство расцвело на заре колхозной жизни. Сами же коммунисты его взрастили. Председателю колхоза даже хорошо было, что воровали отцовских лошадей: «Так ему и надо, сыну феодала, который сосал кровь народа». Сейчас пожинаем плоды такого отношения.
Когда в колхоз забрали оставшихся лошадей, одного старого коня не взяли. Как-то наш коняшка домой не пришел. Отец утром пошел по следу, а его, оказывается, волки задрали. Он приволок то, что они оставили, я плакал от жалости к коню – такой спокойный, дети могли под ним ходить, не опасаясь. А в то время есть было нечего – всегда ходишь с ощущением голода. У меня слезы текут, и в то же время обгладываю ребра этого коня.
– Как ваша жизнь складывалась после школы, кем мечтали стать?
– В начале 10 класса бросил школу, приехал в Кызыл, поступил в автошколу. Для меня это был предел желаний, как космос, как летное училище. В то время шоферы такие уважаемые люди были, даже отец не рассердился, сказал: «Хорошо, будешь шоферить».
После автошколы мне дали старый ГАЗ-51, я его с дядями отремонтировал и все время возил своих одноклассников. И тут на носу армия, благодаря характеристике учителя физкультуры, я попал на службу в образцовый боевой полк. Три года отслужил в Германии.
– Что дала армия кызылдагскому пареньку?
– Германия поразила чистотой и порядком. В армии первые полгода хотел домой, а потом втянулся, стало интересно. Да так, что перед демобилизацией сидел и думал – неужели скоро уезжать? Как буду жить на гражданке, что буду делать, если ничего не знаю. До армии поведение мальчишеское, а там взрослеешь, столько узнаешь про танки, оружие, химзащиту, боевое искусство.
Дедовщины у нас не было. Сам комбат перед боевыми учениями выходил, строил батальон и торжественно говорил: «Смотрите, «старики», среди вас есть салаги, молодежь, я на вас надеюсь». Никаких драк, побоев не было, хотя слово «деда» – всегда закон. Три года служил, учился жить и воевать.
ПЕРВАЯ ЛЮБОВЬ
– А девушки, первая любовь?
– Первая любовь всегда настигает внезапно. Это притяжение к человеку, когда вместе хорошо. Я в седьмом классе влюбился. Она была одной из лучших учениц школы, старше меня на один класс. Я на своих одноклассниц не смотрел, думал, они еще пацанята. Мы с друзьями бегали за девушками из других классов. У нас обычно свидание было за рекой. И высшим шиком было приехать на встречу к любимой на скакуне.
Весной или осенью чабанская стоянка отца находилась совсем близко от нашего села, три-четыре километра, я седлал коня и уезжал. Кроме меня, никто на свидание верхом не приезжал. Мы с моей первой любовью до сих пор вместе.
– Вы, наверное, были видным парнем, за вами другие девчонки не бегали?
– Не замечал такого. В мое время любовь была – таинство. Сейчас просто – по улицам ходят, обнимаются, целуются. А мы могли такое себе позволить только в безлюдных местах, под покровом ночи.
ГОРЛОВОЕ ПЕНИЕ ДЛЯ ОВЕЦ
– Я знаю, что в вашей жизни музыка занимает важное место.
– Отец хорошо играл на национальных инструментах, и я рано приобщился к музыке. Впервые в четыре года взял в руки бызаанчы и не расстаюсь с ним никогда. Люблю его из-за звучания, схожего с человеческим голосом.
На классическом бызаанчы струны натягиваются из конского хвоста. А сейчас есть специальные капроновые лески, которые дают очень хороший звук и не портят колорит. Когда я получил профессиональное музыкальное образование в Кызылском училище искусств, придумал пятиструнное бызаанчы.
Это кардинально и в лучшую сторону меняет звучание инструмента, расширяет диапазон, игра становится более виртуозной. Это бызаанчы у меня как скрипка, играю на нем классические вещи.
Моей настольной книгой является книга исследователя тувинской музыкальной культуры до 30-40 годов Алексея Аксенова. В Туве ее сохранилось всего два экземпляра. Ученый-музыковед досконально постарался изучить особенности народной музыки тувинцев, описал теорию каргыраа и видов горлового пения.
Эту бесценную книгу в семидесятые годы прошлого века мне подарил дирижер симфонического оркестра Виктор Тока. Сказал: «Береги как зеницу ока, никогда не теряй». В то время до меня не дошло, почему великий музыкант дарит мне ее. Только спустя годы понял, что он во мне видел народного музыканта, умельца. Благодаря книге, о тувинской музыке и горловом пении могу спорить с целым симфоническим оркестром.
– Какое значение имела музыка в жизни тувинцев?
– Тувинцы от природы музыкальный и талантливый народ. Потому что их жизнь и быт связаны с животноводством. Когда целый день пасешь овец, невольно станешь исполнителем горлового пения. Стадо не реагирует на простой окрик, а когда издаешь необычные гортанные звуки, слушается.
А представьте себе, что будет, если эти звуки извлекать на протяжении тысяч лет – конечно, каждый тувинец станет исполнителем горлового пения. Монголы хотя схожи с нами по укладу жизни, по моему личному мнению, немного уступают тувинцам. У нас горловое пение богаче и разнообразнее множеством приемов и стилей.
В 50-60 годы в каждом доме и юрте имелась шикарнейшая гитара. И все на ней играли и никому учителя были не нужны, потому что тувинцы хорошо владели игрой на игиле, бызаанчы, а настрой гитары такой же. Поэтому играть на слух и подбирать музыку не составляло труда.
– А какие чувства выражают игрой на бызаанчы?
– Если сказать по Аксенову – грусть, расставание с матерью, с любимой, с жизнью. Главный козырь тувинских смычковых инструментов – протяжные мелодии.
К сожалению, Аксенов упустил один момент в тувинском музыкальном искусстве, а монголы сохранили – это протяжная песня. У нас она была, но не сохранилась. Например, песня «Бай-ла Хемчиим» («Богатый мой Хемчик») это та же протяжная песня. Знаменитая ушедшая из жизни Кара-кыс Мунзук здорово ее исполняла. Сегодня, чтобы развить это направление, наши музыковеды, ребята из симфонического оркестра должны за него взяться. Тогда сможет возродиться тувинская протяжная песня.
Однажды отец сломанную гармошку из клуба принес. Он ее отремонтировал и отдал мне: «Играй, сынок». Я так заиграл, что стал главным человеком на танцах. Молодые ребята на плечи меня возьмут, принесут в клуб, посадят и в руки дают гармошку.
Тогда парни и девушки танцевали «Краковяк», «Коровушку», «Челер-ой». Я играл на гармошке «Коробейников», «Русскую плясовую», народную песню «Авай» («Мама») и много еще чего. Лет тогда мне пять-шесть было. А родители в праздник соберутся дома с друзьями, просят сыграть на бызаанчы тувинские народные мелодии и так расчувствуются, что даже плачут.
ВСКОРМЛЁННЫЙ МОЛОКОМ КОБЫЛЫ
– А как пришло увлечение лошадьми?
– Любовь к лошадям у меня в крови. Братья отца, тогда парнишки 13-15 лет, когда нянчили меня маленького, отгоняли от кобылы жеребенка и давали мне пососать молоко. С одной стороны жеребенок сосет, с другой я. А когда плакал, показывали на кобылу: «Вон Хурен бе (кобыла Хурен), твоя мама идет», и я успокаивался.
До сих пор помню один эпизод. Осень. Старшие работают на поле. К столбу привязаны лошади. Они двигаются по кругу и молотят колосья. Я сижу голый на второй с краю лошади лицом к хвосту. Среди них необъезженный черный конь с кудрявой гривой и хвостом. Отец кричит: «Ударь черного коня», – и я его сучком погоняю. Посадили меня задом наперед, чтобы не закружилась голова, и я не свалился.
Было тепло, в свете лучей заходящего солнца красиво золотились лошади. Мне было три года. Яркое воспоминание.
Через всю жизнь пронес любовь к лошадям. Тосковал по ним в армии, когда учился в Кызыле, учительствовал. Потом увлекся камнем, и стало мало времени. Во сне все время видел мальчика на коне, которым когда-то был. У других спрашиваю: вам часто сны про коней снятся? Нет, говорят. А мне они снятся по несколько раз в неделю.
– А можно ли узнать хорошего скакуна, когда он еще не родился?
– Можно выбрать хорошего коня, когда жеребенок еще в животе матери. Обычно его голова повернута на правый бок кобылы. За месяц-полмесяца до появления на свет морда, лоб жеребеночка выдают себя острыми углами. Он внутри матери уже не помещается. Линия от морды до лба и основания ушей и книзу вместе образуют угол, и чем он острее, тем жеребеночек лучше.
При СССР существовало 250 с лишним пород лошадей. Я тогда не пропускал журналы «Коневодство», «Конный спорт», покупал книги о древних рысаках, дрессировке и воспитании лошадей. И последняя моя любимая книга – Вячеслава Даржа. Какой молодец, что первую в истории Тувы, бесподобную книгу о лошадях издал.
– Но чтение книг, журналов, согласитесь, теория, а что на практике?
– Почему интересны книги и журналы? Потому что почерпнутые из них знания на практике применял. В особенности меня интересовала народная селекция выбора лучшего жеребца-производителя или быка. Могу поделиться опытом, и даже кое-что написать о том, как грамотно тувинцы занимались животноводством.
Когда мне было лет 7-10, чабаны узнавали о хороших производителях, специально ездили к их хозяевам с бараньим курдюком, чтобы аалдаар – пригласить погостить быка или жеребца в свое стадо, табун. Таким образом избегали родственных связей даже между животными и улучшали породу. Тувинцы очень серьезно относились к этому делу. Про мелкий рогатый скот и говорить нечего.
Можно было наблюдать, как дряхлые старики за 10-15 километров по степи вели знаменитого барана или козла-производителя и были так рады и довольны. Когда в стране хаос наступил, селекционный уровень упал до нуля. Да и старики нынче какие-то неумные. В Кызыле пожилого человека спроси насчет селекции, он тебе ничего толком не ответит. Не то, что прежде.
А тогда не было телевизора и кино привозили один-два раза в год, люди были намного мудрее и просвещеннее, чем сейчас. Я всегда шел к старикам слушать их рассказы. На склоне лет, оглядываясь назад, поражаюсь их житейской мудрости. Благодаря им, считаю, прошел учебу в народном университете. А сейчас, когда самому 60 лет, грустно, что таких людей уже нет. Передо мной жизнь и сейчас ставит трудноразрешимые вопросы, но, как в то время – запросто сходить, поговорить и получить совет – не у кого.
Сейчас 70-80-летние старики – это люди, выросшие при культурной революции. Они от старого ушли и к новому не пришли. Хочешь поговорить об истории, культуре, а они ничего не знают. У нас в селе есть старики, я открыто говорю им: «Почему ты старше меня на 10-15 лет, но ничего не знаешь, а я, младше тебя, знаю?».
УДАРИВ ЛОШАДЬ, УДАРИШЬ ОТЦА
– Когда вы начали заниматься лошадьми?
– Меня очень любили дяди по материнской линии. В Кызыл-Мажалыке один из них был начальником мясокомбината и держал хороших скакунов. Купил я пятизвездочный коньяк и прихожу к нему. «Я на кобыльем молоке вырос. Моя мама кобыла, ты же знаешь, – говорю. – Сейчас хочу серьезно заняться конным спортом. Помоги найти хорошего коня». А он только рад. Две-три рюмочки выпил, открыл гараж, там серый в яблоках стоит. «Бери», – говорит.
Три года подряд этот конь на скачках в Бай-Тайге первым приходил. Мы с другом зоотехником Маадыром Тойбухаа тогда начали в Кызыл-Даге возрождать конные скачки. На партийное собрание меня вызывают и ругают: «Ты человек искусства, что это на коней перешел? И откуда у тебя конь, наверное, украл». «Я не вор, – говорю. – Нынешние воры на машинах воруют. Кому охота ночью при холоде на коне воровать». Посмеялись.
Ребят-лошадников нашего поколения было много, старики начали готовить коней к скачкам, словно все разом проснулись. У нас 500-600 голов был совхозный табун, и там выращивались дончаки. По экстерьеру красивые и неутомимые в беге кони. Сами с теплого Дона, но акклиматизированные в сибирских госконюшнях. Дончаки, как арабские скакуны – темпераментные, усталости не знают, одинаково хорошо владеют иноходью, рысью. Чабаны и наши мужики всегда их хвалили.
– Лошадей вы любите, а лошади вас любят?
– Как у других, не знаю, мои лошади меня любят. Некоторые бывают к своим четвероногим друзьям жестоки, кнутом их бьют, иногда – по морде. И я, бывает, хлестну капитальнейшим образом, но по крупу. Ударить лошадь по голове равносильно тому, что ты ударил своего отца по голове. Это очень редкий случай, если тувинец ударит коня по голове. Не дай Бог, старики увидят такое.
Семь-восемь лет назад у меня последнюю лошадь на верховьях Хемчика украли. Это был породистый атласно-черный жеребец. И я ушел полностью в камнерезное искусство. Тогда появилась работа «Юрта», родилось новое направление, пришли идеи, и эти годы промелькнули очень быстро.
Но с позапрошлого года часто стал видеть во сне своих прежних коней. Снятся высокие горы, снежные перевалы Алтая. И я нахожусь там со своим конем. Думал: неужели собираюсь на тот свет? Знакомые ребята говорят: это твой дух – хей-аът поднимается выше, не бойся.
Когда каждую ночь кони стали сниться, я решил: время собирать коней. И тут мне говорят, что в Кызыле на Наадыме Владимир Орус-оол старым борцам коней дарил и меня среди них назвал. Уважил, подарил лучшего коня от жеребца знаменитого табунщика Сергея Ынаалая. И он у меня настоящий дворянин, глаза, голова, как у арабской лошади, ноги стройные, ходит как балерина.
Потом я от друга из Овюра и из Кызыла привез себе коней. Их веду на длинном поводу рядом с собой, а подаренного Орус-оолом скакуна свободно пускаю. Так он сначала вперед убежит, а потом на полном скаку вернется, как лягнет тех и ко мне прижимается, рядом идет – ревнует. Что это, если не любовь?
Лошади – как люди, очень умные. И злопамятные, если обидишь, когда-нибудь отомстят. Как собрал я коней, загадочные сны перестали сниться. Чувствую: что-то хорошее вошло в мою жизнь.
– А у кого характер сложнее – у кобылы или жеребца?
– Кобылица – капризная дама. По глазам видно, если не в настроении, тогда с ней лучше не связываться. Даже среди маленького табуна одна кобыла – центр компании. Куда она идет, туда идут все. Обычно чабаны кобылу на длинной привязи оставляют: она кормится, щиплет травку, и все вокруг нее располагаются и никуда не уходят. Можно сказать, кобыла – главная фигура маленького табуна.
А еще жеребята в табуне – святое. Кони их очень любят, ласкают, мордой треплют родившегося малыша и довольно урчат. Ревнуют, дерутся из-за него и случайно могут насмерть ударить жеребенка.
|
|
Личность 
