Татьяна Верещагина: Это – судьба

   Татьяна Верещагина, газета "Центр Азии", centerasia.ru
2 февраля 2013 г.

постоянный адрес статьи: https://www.tuvaonline.ru/2013/02/02/tatyana-vereschagina-eto-sudba.html

Татьяна Верещагина: Это – судьбаНаверное, у каждого человека наступает время, когда вдруг понимаешь, что пора остановиться и взглянуть на пройденный маршрут, а потом, если Бог даст, идти дальше, сколько будет позволено.

Иногда это понимание приходит не само собой, а через что-то или кого-то, более мудрого, чем ты сам. В моем случае таким мудрецом стала главный редактор газеты «Центр Азии» Надежда Антуфьева, которая твердо сказала: «Пора, мой друг, пора!» То есть, пора браться за воспоминания о днях прошедших, а вместе с тем и о людях, с которыми довелось вместе жить, работать или просто случайно или неслучайно пересечься. И эти пересечения оставляли свои неизгладимые, а иногда судьбоносные следы и впечатления.

Жизнь складывалась так, что я могла бы остаться в Иркутске или Ленинграде, все предпосылки и условия к тому были. Но я выбрала свой город-деревню Туран. Или он выбрал меня. Значит, это судьба.

Бей ещё, бей пуще!

Из самого раннего детства, а родилась я 26 января 1949 года, помнится не так уж и много. Вот моя бабушка, вернее, прабабушка Груня, Аграфена Григорьевна Исаева, укладывает меня, трехлетнюю, спать.

Кровать большая деревянная, приставлена к голой беленой стене недалеко от входной двери, от которой несет зимним холодом. Татьяна Верещагина: Это – судьбаНапротив – большая русская печь, о бок которой бабушка греет красное, без пододеяльника, одеяло, потом горячим укутывает меня, и я тут же засыпаю, окутанная печным теплом и бабушкиной заботой.

А вот жаркий летний день. Бабушка что-то делает на огороде, а я верчусь под ее ногами. Вдруг сверху возник какой-то незнакомый, а потому страшный гул, и появилась огромная железная птица, которая, казалось, летит прямо на меня. От испуга молниеносно нырнула под длинную, до пят, черную юбку бабушки. Пока я спасалась в кромешной темноте юбки, самолет пролетел мимо, а потом и совсем исчез.

Огород у нас был огромный, до самой речки, которая, как и сам наш небольшой городок, носит название Туран. В конце огорода – колодец, который называется журавель. В Туране еще сохранились три или четыре таких колодца. Уже кончили копать картошку, и бабушкин помощник, бездомный по имени Тас-оол, черпает из колодца воду для ведерного самовара, который бабушка сапогом раздувает в темных прохладных сенках нашего маленького дома, разделенного на две половины. В одной половине живут мои родители, а в другой – прабабушка Груня с прадедом Ванифатием.

По словам моей мамы, дед часто повторял, глядя на меня: «Или уж слишком умная будет, или совсем дура». Это оттого, что правнучка была такая вертлявая, что бабушке приходилось обвязывать меня одним концом тувинского кушака за талию, а другим привязывать к железной скобе, чтобы, не дай Бог, не свалилась с кровати. Это когда мне еще и году не было.

Еще один маленький штрих к моей биографии из маминых рассказов о том, какая была упрямая ее дочка. Однажды, когда этой дочке не было и двух лет, мама за какую-то шалость решила шлепнуть ее по заднему месту, а та вместо того, чтобы сказать: «Мамочка, прости меня», стала кричать: «Бей еще, бей пуще!» И это навсегда отбило охоту матери поднимать руку на строптивого ребенка. Оказывается, дети тоже могут воспитывать своих родителей.

Целлулоидная голова

Еще из ранних детских лет помнится кукла с купленной в магазине целлулоидной головой. Все остальное – руки, ноги, туловище – были сшиты мамой Катей, моей бабушкой по отцу Екатериной Ванифатьевной Сафьяновой, иногда приезжавшей из Ленинграда.

Она была хорошей портнихой и, когда появлялась в Туране, местные модницы из учительш и врачих заваливали ее заказами нарядов из очень красивых тканей – панбархата, букле, креп-жоржета. Мне тоже перепадало от этого добра: лоскутками, оставшимися от выкроек, я украшала свою любимую куклу Катю.

Других покупных игрушек, кроме этой целлулоидной головы, я что-то не припомню. Играла с бубенчиками от конской упряжи, какими-то веревочками, камушками – всем, что попадалось под руку.

Вспоминается один весьма неприятный случай. Мне было лет пять, мы жили в новом доме, только что построенном отцом. А в нашей половине бабушкиного дома поселилась семья переселенцев Ефименко, у которых была девочка Вера, моя ровесница. Однажды мы с мамой пришли к ним в гости, и я стала с Верой играть в ее игрушки, среди которых был набор посуды для кукол. Эта алюминиевая посудка с тарелочками, чашечками, кастрюльками и сковородкой потрясла мою детскую душу. Страстное желание завладеть ею во что бы то ни стало привело к тому, что я сумела незаметным образом унести ее домой.

Кончилось все весьма плачевно: отец на другое утро выходил воровку веревкой, а мама настыдила, велела все отнести туда, где взяла, и попросить прощения. Чувство стыда, которое тогда испытала, было настолько сильным, что помню его до сих пор. Это был урок на всю жизнь.

Когда подросла сестренка Надя, мы лепили посуду для кукол из глины. У Нади тогда была уже самая настоящая кукла с руками и ногами. Еще мы любили наряжаться в мамины платья и занавески и устраивали концерты для соседских бабушек. В этом принимали участие и наши жившие рядом подружки Тома Дорофеева, Тома Ефименко, Люба Кирюшкина, Лида Саин.

Тайна клада братьев Сафьяновых

Мой прадед Ванифатий Андреевич Исаев, которого я почти не помню, умер в 1953 году, когда родилась моя сестренка Надя. Он, по архивным документам, был в 1918 году первым в Туране председателем сельского Совета, правда, совсем недолго.

Деда, Виктора Андреевича Сафьянова, и вовсе никогда не видела, потому как его вместе с братом Павлом в 1929 году выслали из Тувинской Народной Республики в Красноярский край, на золотой рудник в поселок Ольховку, ныне город Артемовск. А в 1937 году обоих расстреляли в Минусинске, якобы, за участие в контрреволюционной группировке. Спустя двадцать лет оба брата были реабилитированы «за неимением состава преступления».

По воспоминаниям знавших моего деда людей, был он очень скромным и стеснительным человеком. В Первую мировую войну был призван на фронт, получил ранение. Когда вернулся домой, женился на моей бабке, Екатерине Ванифатьевне Исаевой, единственном ребенке в семье Аграфены Григорьевны, в девичестве Елькиной, и Ванифатия Андреевича Исаева. Зато у родного брата моего прадеда – Арсентия Андреевича Исаева, женатого на Ефросинье Терентьевне Туровой, было 26 детей, в том числе – несколько двойняшек. Но выросли всего лишь десять, остальные умерли в младенчестве.

Жил Виктор Андреевич с семьей в местечке Ужук-Хылба-Арт, русское название – Половинка. Это местечко расположено на берегу Енисея между нынешними поселками Хут и Сейба.

Здесь же жили и семьи его двух младших братьев – Павла Сафьянова, женатого на Клавдии Ивановой из Сыстыг-Хема, и Георгия с женой Марусей. У братьев был маральник, в котором содержалось около двухсот маралов и большой табун лошадей. Лошади были сильные и красивые, достались они в наследство от отца – Андрея Павловича Сафьянова, известного в Сибири коневода.

Один раз в год отправляли за Саяны обозы с маслом, пушниной, шкурами, враз шло до двадцати обозов. Оттуда привозили кожу для сапог, чай, сахар, муку и другие необходимые вещи и предметы. Главным возчиком был большой друг братьев Сафьяновых Хурен-оол, после паспортизации получивший полное имя Хурен-оол Чеспеевич Комбу.

Его дожившая до глубокой старости дочь – Ностунмаа Хурен-ооловна Шанмах – с большой теплотой рассказывала мне о том времени, когда они все вместе очень хорошо и дружно жили в местечке Ужук-Хылба-Арт. Когда ее отец с обозом надолго уезжал из дома, то обязательно кто-нибудь из Сафьяновых приходил к ним и спрашивал, в достатке ли дома топлива и продуктов до приезда хозяина. Зимой их семья жила в теплой избушке, а летом – в юрте. Питались всегда сытно и вкусно, одевались тоже хорошо.

Жена Хурен-оола шила для трех братьев Сафьяновых тувинскую одежду, другой они не признавали. По-тувински очень хорошо говорил только Виктор, мой дед.

Когда братья узнали, что их табун собираются конфисковать, то решили угнать его в Монголию. Хурен-оол помогал им и видел собственными глазами, как под тяжестью табуна провалился лед Енисея и почти все лошади погибли.

Несколько десятков коней, сумевших спастись, Сафьяновы отдали Хурен-оолу. Хурен-оол был единственным посторонним человеком, участвовавшим в укрывании сафьяновских семейных ценностей – одежды, фамильной посуды, золота, которое братья добывали на Сыстыг-Хеме. Всю жизнь он ждал их возвращения и никому не раскрывал тайну клада братьев Сафьяновых.

Только перед смертью он поведал дочери о двух кладах – зарытом в земле и укрытом в пещере. Ностунмаа Хурен-ооловна, почти не говорившая по-русски, несколько раз пыталась мне рассказать, где конкретно находятся тайники, но то ли переводчики были неважные, то ли она уже стала путать, но все ее рассказы были разными.

Между потомками братьев Сафьяновых время от времени возникали разговоры о том, что надо бы отправиться на поиски фамильных ценностей, но все это так и осталось неосуществленными планами.

Мешок пропавших денег

Когда в 1929 году моего деда Виктора Андреевича Сафьянова выслали из Тувы, следом была выслана и его жена, моя бабушка Катя. Она выехала с самым младшим сыном Вадимом, остальные дети – Виктор, Евгений, Римма и Клара – остались на воспитание бабушке и дедушке Исаевым.

Евгению, моему отцу, в то время было семь лет, как раз время учиться. Но дед Ванифатий учиться внуку не дал, забрал его из школы, едва мальчик научился читать, писать и считать.

Вместе со старшим братом Виктором мой отец, будучи совсем еще ребенком, пилил и колол дрова на продажу, возил сено и делал много другой работы, зарабатывая деньги, которые старики складывали на черный день.

Этот день наступил 14 декабря 1947 года, когда была произведена денежная реформа. Дед, не доверяя сберегательным кассам, хранил свои накопления дома.

И поплатился за это. Дело в том, что, следуя Постановлению Совета Министров «О проведении денежной реформы и отмене карточек на продовольственные и промышленные товары», тем, кто имел сберегательные книжки с вкладами до трех тысяч рублей, обменивали старые рубли на новые один к одному. По вкладам от трех до десяти тысяч сокращали накопления на одну треть, по вкладам свыше десяти тысяч рублей изымали две трети суммы.

А у таких, как мой дед, пропали девяносто процентов накоплений: за десять старых рублей он получил всего один новый.

Эти деньги, пачками разложенные на большой деревянной кровати для пересчета, видела моя мама, в то время жившая на постое у стариков Исаевых. В банк Ванифатий Андреевич понес их, сложенными в большой мешок. После столь неадекватного обмена, старик, наконец, расщедрился и на полученную сумму купил своей внучке Кларе пальто за 700 рублей.

Бабушкино наследство

Моим дедом со стороны мамы был Павел Иванович Петров, а бабушкой Мария Яковлевна, в девичестве Нагорных, которые жили в деревне Гавриловка Иланского района Красноярского края.

В этой семье росло пятеро детей – Петр, моя мама Анна, Надежда, Валентина и Александр. В середине тридцатых Павел Иванович отправился на Сахалин искать лучшей доли. Он сумел устроиться на работу и приехал за своей семьей. По случаю приезда односельчанина из столь отдаленных мест вся деревня высыпала встречать подводу, на которой ехал дед, а потом устроили по обычаю того времени пир на весь мир.

Сразу же по приезду дед заболел тифом, и переезд на Сахалин сорвался. По тем временам он был довольно образованным человеком, окончил начальную церковно-приходскую школу, а потому был избран председателем ревизионной комиссии в колхозе имени Шестого съезда Советов, где бабушка доила коров, ухаживала за телятами, ходила на полевые работы. Грамоты она не знала, расписывалась в документах одной буквой П.

В 1937 году по доносу мой дед был арестован и обвинен в шпионаже в интересах Японии, тут свою роль, очевидно, сыграла его поездка на Сахалин. Деда Павла взяли прямо с колхозного луга, где он косил сено.

Почти полгода бабушка ездила в город Канск, возила для него передачи. Потом ей сказали, что больше ездить не надо, муж осужден на десять лет без права переписки. Теперь известно, что это означало расстрел, но бабушка Маруся этого не знала и всю жизнь ждала мужа. Ей пришлось одной поднимать пятерых детей. Она не только работала в колхозе, но еще успевала мыть полы в школе и сельсовете, дети, кто постарше, помогали ей во всем.

В 1956 году Павла Ивановича Петрова реабилитировали, как и многих других с той же формулировкой «за отсутствием состава преступления».

К нам в гости в Туран бабушка Маруся приезжала не часто, но когда приезжала, шила нам с сестрой платья с бантиками, а всем соседям ткала половики, в этом деле она была большая мастерица.

После ее смерти моей маме досталось в наследство несколько метров узорных половиков, вытканных из красно-коричневой шерсти. Других богатств бабуля не нажила, хотя труженица была великая. Ее детство было сиротским, мать, а моя прабабушка Анна, красавица-полячка, умерла двадцати двух лет от роду, едва родив вторую дочь – Татьяну.

Марусе тогда было только два года, их обоих вырастила бабушка Варвара, мать отца Якова Нагорных. Так вся ее жизнь и прошла – детские годы без матери, взрослые – без мужа, с пятью детьми. Но, несмотря ни на что, она была большой оптимисткой и прожила 80 лет.

Опасная фамилия

Когда моя мама в 1947 году по направлению Канского библиотечного техникума приехала в Туран, чтобы поднимать здесь библиотечное дело, и ее определили на постой к старикам Исаевым, с ними жили уже взрослая внучка Клара, младший внук Вадим, заканчивавший десятый класс, и вернувшийся с фронта, где он получил серьезное ранение, внук Евгений.

Самый старший внук – Виктор – с войны не вернулся, погиб в Литве 12 августа 1944 года. У стариков хранилась его посмертная награда – орден Отечественной войны первой степени.

Этот орден бабушка кому-то показывала, и я, еще совсем маленькая, почему-то запомнила это. И сейчас еще перед глазами картина – бабушкины корявые пальцы, неловко вынимающие из картонной коробочки сверкающий красной эмалью орден.

Потом, когда я училась в старших классах, нам из военкомата принесли письмо, написанное учениками школы № 37 города Вильнюса. Они писали о том, что нашли материалы о танкисте Викторе Викторовиче Сафьянове, который погиб, героически сражаясь при освобождении Литвы. Они сообщали о том, что этот материал размещен в школьном музее.

Самый младший, Вадим Сафьянов, после окончания десятого класса уехал учиться в Ленинград, потом работал инженером в институте «Ленгидропроект» и курировал сибирские гидроэлектростанции – Красноярскую, Иркутскую и Братскую. Вслед за ним уехала в Ленинград его сестра Клара и мать – моя будущая бабушка Катя, которую я называла мамой Катей, вернувшаяся в Туву из ссылки еще до войны.

Когда моя мама поселилась у Исаевых, их старший внук Евгений был в тайге: брал ягоды, бил орехи. Приехал с полными бочками брусники и голубики, тогда все заготавливали бочками и кадушками – ягоды было много, а населения – мало.

Он сразу же влюбился в молоденькую симпатичную квартирантку, а она – в него. Через полтора года у мамы с отцом появилась дочка Таня, а еще через четыре и вторая – Надя. Но отец не захотел дать детям свою фамилию – Сафьяновы, боясь, что на их долю тоже может выпасть нелегкая участь быть потомками купеческого рода и репрессированного деда, которого к тому времени еще не оправдали. Мы с Надей носили мамину девичью фамилию – Петровы.

Самому отцу с этой фамилией было очень несладко жить. Почти два года он отсидел в тюрьме за драку, затеянную соседом по фамилии Лопатин. И хотя этот Лопатин проломил отцу голову табуреткой, посадили не его, а отца. Потому что у него была фамилия классового врага – Сафьянов.

И когда уже взрослая, приезжая к отцу в Красноярск, пыталась у него что-то узнать о своих предках Сафьяновых, он недоверчиво косился и спрашивал: «А ты не из КГБ?» И никогда ничего не рассказывал. Лишь незадолго до своей смерти он немного разговорился на эту тему, вспомнил, как они жили в своем доме на Половинке, каким добрым был его отец, Виктор Андреевич Сафьянов, как в редкие минуты, когда он бывал дома, сажал всех ребятишек себе на колени, гладил их вихрастые головки.

Мой отец, несмотря на отсутствие образования, был очень талантливым человеком и умел делать своими руками очень многие вещи. За свою жизнь он построил несколько домов. Делал мебель: от стульев и табуреток до комодов и плательных шкафов. У нас долго хранилась статья из газеты «Тувинская правда» с портретом отца, где о нем писалось, как о лучшем столяре-рационализаторе кызыльской мебельной фабрики. Отец великолепно шил женскую и мужскую одежду, обувь – тапочки, туфли, сапоги и сапожки.

Когда я приезжала к нему в гости, то тетя Нина, добрая хорошая женщина, с которой отец прожил около тридцати лет, всегда показывала мне свои обновки – платья, пальто, которые он ей сшил. Костюмы и обувь для себя он тоже шил сам. Однажды и мне достались от него платье и черные, на каблучках, зимние сапоги.

Мне было около семи лет, когда отец уехал от нас. Сначала – в Кызыл, потом – в Красноярск. Он был очень ревнивым человеком и ревновал маму до болезненности. Мама была человеком общественным, а он хотел, чтобы она бросила работу и принадлежала только ему.

По этому поводу мама рассказала одну курьезную историю. Было это в 1948 году, когда нас с Надей еще не было на свете. Маму откомандировали, как и еще нескольких молодых грамотных женщин, имеющих хороший почерк, в военкомат для заполнения карточек и военных билетов. Сначала заполняли документы в Туране, потом нужно было ехать по селам.

После того, как мама вернулась из села Уюк, где пришлось прожить несколько дней, отец взбунтовался, и ей пришлось категорично заявить военкому, что больше она никуда не поедет, пусть найдут какую-нибудь другую – незамужнюю – помощницу, и ушла домой. Через час за ней пришел милиционер с ружьем и повел через весь Туран в военкомат.

Отцу пришлось смириться и самому собирать для мамы провиант на несколько командировочных недель. Заполняла мама эти карточки и военные билеты весь февраль, до восьмого марта. Хорошо помнит, как шла по Турану в матерчатой фуфайченке и в валенках, а по улицам уже текли ручьи – весна в тот год была ранней.

Еще я помню, как бабушка Груня рассказывала о том, что мой отец в детстве был лунатиком и мог ходить во сне по крышам и другим опасным местам. Боясь, чтобы ночью он куда-нибудь не ушел, ему подстилали перед кроватью мокрый половик, встав на который, сонный ребенок приходил в себя.

Говорят, лунатиком был и его дед, а мой прадед, Андрей Павлович Сафьянов, тот самый, которому обязана появлением на свет верхнеенисейская породная группа лошадей, которую здесь называли просто андреевской или сафьяновской.

Пулька в учителя

В школу я пошла, как и все дети того времени, в семь лет. Было это в 1956 году. Наш класс был очень большой – тридцать с лишним человек.

Самую первую учительницу я почти не помню, потом пришла Матрена Даниловна Рыжкова – уже немолодая, степенная, очень добрая. Ее сын Юра окончил школу с золотой медалью, и вскоре они уехали из Турана.

Класс был очень дружным, особенно, на всякие проказы. Помнится, как мы сбегали всем классом на лисятник. Это когда директор школы, Нина Васильевна Селина, пытаясь выяснить, кто пустил из трубочки пульку из промокашки в учителя пения Василия Ивано-вича Каркача, забрала у нас портфели и отправила домой, за родителями.

Вместо того, чтобы идти за родителями, мы на собранные вскладчину деньги купили две буханки хлеба и пошли в горы, на звероферму, которая попросту называлась лисятником. После часа ходьбы, когда уже заметно стало темнеть, и все замерзли, дружно повернули назад и уже в полной темноте пришли к дому, где жила Нина Васильевна. Хватило наглости постучаться в окно и потребовать свои портфели, которые нам были отданы, но фамилии «бандита» так никто и не узнал. До сих пор мы еще спорим, кто был виновником этого происшествия.

Каждую весну, на Первое мая, мы всем классом ходили в походы с ночевой. Обычно мальчишки были на велосипедах, девчонок, у кого великов не было, усаживали на раму. На багажник крепили рюкзаки с палатками и провиантом и ехали за десятки километров – на Уюк, на Енисей, на Оджу. Несмотря на холодную воду купались, загорали, лазали по деревьям, играли в Тарзана. По ночам мерзли в старых дырявых палатках. И все равно было хорошо – романтика!

Наша классная руководительница Анна Петровна Калинина иногда была с нами, но чаще всего мы отправлялись в путешествие самостоятельно. И нас спокойно отпускали родители, никто не боялся, не переживал. Да, мы тогда были очень самостоятельными. Сейчас отпустить детей куда-то одних – немыслимое дело.

Заводилой всех дел, нашим лидером была Лида Филимонова, рослая девочка, она была выше всех на целую голову. Училась она хорошо. После окончания Политехнического института она осталась в Красноярске, сейчас имеет свой бизнес – строительную компанию.

В старших классах моей любимой учительницей была Евгения Дмитриевна Матюшкина, преподававшая нам историю. Она очень интересно и выразительно, помогая себе жестами, рассказывала о разных исторических событиях, и слушать, а главное, смотреть на нее, всегда было нескучно.

Она была очень рассеянной и забавной. Могла прийти на урок в юбке, надетой наизнанку. Но историю знала и преподавала самозабвенно, иногда просто вдалбливала прописные истины в наши буйные головушки. Но почему-то история сама по себе меня совсем не привлекала. Гораздо больше нравилась литература, особенно, поэзия, любовь к которой появилась, когда ее начал преподавать только что приехавший в Туран, молодой учитель Валерий Иванович Локонов, который не только прекрасно владел техникой чтения стихов, но умел очень увлеченно рассказать о жизни поэтов и писателей, привлекая, кроме учебника, много дополнительной литературы.

Благодаря ему я увлеклась поэзией и потом, уже в студенческие годы, вела на своем курсе что-то вроде университета культуры, рассказывая студентам-химикам о жизни и творчестве таких, тогда мало известных поэтов, как Шарль Бодлер, Марина Цветаева, Борис Пастернак, Анна Ахматова, читала их стихи.

В то время найти книги этих поэтов было очень трудно, но выручал друг Володя Кулешов, который брал меня с собой в нашу замечательную университетскую библиотеку, где ему как студенту факультета журналистики выдавали недоступную для студентов других факультетов литературу.

Юные романтики

И все же более всего меня привлекал театр, о котором знала, в основном, из радиопередач «Театр у микрофона». Да и книжек про театр было немало прочитано, ведь мама работала в библиотеке, и у меня был самостоятельный доступ в любой библиотечный раздел. Раздел «Театр, музыка и кино» был мною изучен досконально.

По радио очень часто передавали классическую музыку, и я очень хорошо знала многие музыкальные произведения. Совсем недавно нашла свой школьный дневник, на самой первой странице которого запись: «Мои любимые музыкальные произведения: «Лунная соната» Бетховена, «Серенада» Шуберта, «Баркарола» Чайковского, «Венгерские танцы» Брамса, вальсы Штрауса, «Вальс-фантазия» Глинки, «Испанская рапсодия» Листа, «Седьмая симфония» Шостаковича, «Соната №2 ля мажор» Бетховена». И еще несколько названий.

Это поразило меня в самое сердце. Ведь, действительно, все это знала и любила еще в школьные годы, а теперь практически забыла.

С подружкой и одноклассницей Таней Агальцовой с удовольствием ходила на занятия драмкружка, который вела учительница русского языка и литературы Екатерина Ильинична Шипилина. Мы играли в сказке «Одолень-трава»: я – Марфиньку, а Таня – злую принцессу, дочь царя Тугарина. Моя сестренка Надя, которая училась тогда в младших классах, ходила за мной, как хвостик, и ей досталась роль Белочки, с которой она успешно справилась.

А на следующий год, когда мы учились уже в девятом классе, Екатерина Ильинична по какой-то причине отказалась вести драмкружок, и мы с подружкой, войдя во вкус, сами организовали театральные репетиции. Долго искали подходящую пьесу и, наконец, нашли.

Это была пьеса Михаила Светлова «Двадцать лет спустя». Как мы влюбились в те события, в героев этой замечательной пьесы, сколько там было революционной романтики, чувства товарищества, дружбы, любви! Все это не могло не затронуть наши юные, ничем не испорченные души и сердца. Мы с Таней нашли исполнителей не только среди ребят старших классов – десятого и одиннадцатого, но даже среди учителей. Это были только что приехавшие из больших городов СССР преподаватели: Людмила Ивановна и Виктор Матвеевич Марычевы, Евгений Леонидович Воронцов.

Они еще не успели научиться менторскому тону старших товарищей-учителей, сами были, по сути, еще учениками, только-только расставшимися со студенческой скамьей, поэтому общий язык мы нашли очень быстро, и репетиции проходили на одной, приподнятой, волне. С каким упоением мы распевали революционные песни, которые должны были исполняться в спектакле, а потом с тем же удовольствием пели их на улице, идя гурьбой с репетиции домой.

А какое счастье было ездить со спектаклем по деревням! В школе нам давали грузовик, в кузов которого набрасывались спортивные маты, и мы, кто лежа, кто сидя, вперемежку с декорациями по морозу катили в село Аржаан, потом в Хадын, в Тарлыг.

Залы сельских клубов всегда были переполнены, и мы для школы еще и зарабатывали какие-то деньги. А, может быть, их хватало только на бензин, этого я толком не помню. Но входные билеты мы продавали – это точно.

Заяц в самолёте

Наш выпуск 1966 года был двойным – в Туране, как и по всей стране, в один год одновременно выпускались десятые и одиннадцатые классы. Из-за большого наплыва абитуриентов поступить в вузы, конечно, было сложнее, чем в предыдущие годы.

Но я поступила, правда, не туда, где мечтала учиться. А мечтой был факультет журналистики в Ленинградском университете. Откуда взялась эта мысль о журналистике, до сих пор понять не могу, школьные сочинения писать никогда не любила и не умела, но вот появилась такая мечта, и все.

А что в Ленинград, так это понятно: там жил мой дядюшка Вадим Сафьянов и тетушка Клара. Мама написала письмо тетке о том, что я собираюсь после школы ехать в Ленинград, и еще заказала для меня платье для выпускного бала. Тетя Клара платье при-слала, но сделала маме выговор, что она слишком балует свою дочь, не обязательно было покупать девочке шикарное капроновое платье, а тогда капрон только-только вошел в моду и считался верхом шика, а лучше было бы сшить простое ситцевое платьице. И не обязательно ехать учиться так далеко.

Меня это письмо очень обидело и, когда узнала, что моя одноклассница Вера Сергеева едет в Иркутск, решила поехать вместе с ней. Там, к моему счастью, никаких родственников не было. И поступать я стала, как и Вера, на химический факультет Иркутского государственного университета имени Жданова.

Конкурс был большой – семь человек на одно место. Но мне было проще, с серебряной медалью нужно было сдать только один экзамен – химию, который и был сдан на пятерку.

Хотя, честно сказать, меня спокойно можно было завалить, если бы этого захотела принимавшая экзамен преподавательница Маргарита Имровна, фамилию запамятовала. От волнения я немного запуталась в расчетах формулы, но она мне помогла с этим справиться. Просто так, из симпатии. Про взятки мы тогда ничего не понимали. И потом, на протяжении всех пяти лет учебы, она относилась ко мне как-то по-особому доброжелательно. На нашем курсе учились две ее дочери: двойняшки Юля и Нина.

Первый год учебы давался тяжело – все было чужое, другое, неродное. Общежитие на первом курсе не полагалось, очевидно, проверяли студента на стойкость. Три раза меняла квартиру, пока не попала к тете Тасе Смазновой, которая стала мне родной, несмотря на то, что частенько ворчала на меня и даже могла поругать, но все это она делала беззлобно, и я никогда на нее не обижалась. И если бы не тетя Тася, светлая ей память, я скорей всего, не выдержав испытаний, сбежала бы из Иркутска.

В самые первые свои каникулы не сумела купить билет на самолет, потому что по студенческому билету с половинной скидкой его можно было приобрести только за два дня до вылета, а если раньше, то платить надо было полностью. За два дня никаких биле-тов обычно уже не было. А как хотелось домой, как я скучала по маме, по сестренке Наде, по всему домашнему!

И в последний день занятий в университете, на которых уже большая часть студентов отсутствовала – разъехались по домам, я прямо с лекций, с сумочкой, где были только тетрадки и ручка, а также немного денег, поехала в аэропорт. Просто так, на авось. И хотя мой самолет давно должен был улететь, он почему-то был объявлен в тот момент, когда вошла в здание аэровокзала.

С толпой счастливых пассажиров с билетами, не помню уж каким образом, оказалась у трапа самолета. Было холодно, кругом лежал снег, дул ветер. А студентка была еще в осеннем пальтишке, маленьких ботиночках и, конечно, жутко замерзла. Пассажиры уже почти все были пропущены внутрь самолета, а я все стояла и чего-то ждала.

Проходившие мимо летчики обратили внимание на съежившуюся от холода девчонку и пошутили: «Эй, воробей, чего дрожишь, давай заходи в тепло!» И я, насмелившись, заявила им, что очень хочу домой, а билета на самолет нет. А они сказали, что это можно легко исправить, и посадили меня сначала в кабину пилотов, а потом зайцу нашлось место и в салоне. И даже денег не взяли. Такие были времена и такие люди.

Поцелуй Гайдая

Но постепенно все вошло в свою колею. Иркутск становился родным городом с замечательным театром, филармонией, прекрасной художественной галереей, куда я частенько забегала, чтобы посмотреть на свою любимую картину «Девушка со свечой» неизвестного художника.

Появились друзья и подружки. Занималась в секции туризма. Почти все воскресные и праздничные дни были посвящены походам в горы и на Байкал. Самые запомнившиеся – это переход через Байкал по льду в самом его узком месте – от Листвянки до Тонхоя. Это расстояние, примерно сорок с небольшим километров, мы прошли за весенний световой день, устав до смерти.

Был еще грандиозный, но не вполне удавшийся подъем на пик Черского. В том походе запомнился рюкзак, который я едва оторвала от земли, но каким-то образом несла от начала до конца пути. Был многодневный поход на Пупки, это в районе бурятского курорта Аршан. Очень любила вечера у костра, бардовские песни под гитару. Потом мне этого очень долго не хватало в Туране.

В свободное от занятий и турпоходов время с однокурсницей Валей Прозоровой ходила в Дом культуры имени Куйбышева – занимались в народном театре, а параллельно посещали университетскую театральную студию, которую вел Заслуженный артист РСФСР Виктор Пантелеймонович Егунов. В Егунова мы, все его ученицы, влюбились после сыгранной им роли генерала Хлудова в спектакле «Бег», поставленном в Иркутском драматическом театре раньше, чем вышел одноименный фильм с Владиславом Дворжец-ким в главной роли. По-моему, наш Егунов в этой роли был не только не хуже, но гораздо интересней самого Дворжецкого.

Да и все другие роли, сыгранные Виктором Пантелеймоновичем на сцене Иркутского драматического театра, отличались какой-то необычайной филигранностью, тонким, едва заметным юмором, органичным врастанием в созданные им образы. Мне до сих пор странно, почему Егунов ни разу не снялся в фильмах знаменитого Леонида Гайдая, с которым дружил много лет.

Благодаря Егунову могу похвастаться очень коротким, но весьма приятным для себя знакомством с этим великим режиссером. Было это в 1969 году, к тому времени уже вышли фильмы Гайдая «Операция «Ы» и другие приключения Шурика», «Кавказская пленница», «Бриллиантовая рука», ставшие классикой советской комедии.

На сцене Дома культуры завода имени Куйбышева – премьера спектакля «Квадратура круга» Валентина Катаева, в котором я играла роль Тони. После одной из сцен кто-то окликнул меня за кулисами по имени. Обернувшись, увидела Егунова с незнакомым мне высоким мужчиной в очках и широкой улыбкой на лице. Егунов представил нас друг другу: «Это моя ученица Таня Петрова, а это мой друг Леонид Гайдай».

Егунов вручил букет цветов и плитку шоколада, а Гайдай поцеловал мою руку – весьма элегантный жест, который был в то время совсем несвойственен советским мужчинам.

Даже не сообразив, с кем я только что имела честь познакомиться, побежала на сцену, влекомая негодующим режиссером спектакля. Они тоже куда-то торопились, и больше Гайдая вживую видеть мне не пришлось.

Меняю изумруды на мечту

Хотя никогда особого почтения к точным наукам не питала, училась хорошо, в приложении к диплому Иркутского государственного университета имени Жданова, где профессия обозначена как химик широкого профиля, большинство оценок – пятерки.

Дипломную работу на тему производства искусственных изумрудов делала в Иркутском институте органической химии, и даже с некоторым интересом.

Наш завлаб по фамилии Бобр-Сергеев настоятельно рекомендовал мне после окончания дипломной работы остаться в этой лаборатории с последующим поступлением в аспирантуру и дальнейшей работой над начатой темой.

Но театр все перевесил. Получив диплом и направление на работу в восьмилетнюю сельскую школу в Иркутской области, которую выбрала сама, зная, что все равно никаким химиком мне не быть, поехала в Ленинград – поступать на режиссерский факультет ВГИКа на Моховой.

Но из-за болезни приехала намного позднее начала экзаменов, шел уже третий тур, и я не могла набраться смелости, чтобы попросить заняться моей персоной отдельно.

Зато целый месяц жила в Ленинграде, каждый день отстаивала огромные очереди то в Эрмитаж, то в Русский музей. С наслаждением ходила на выставку картин моего любимого Ван Гога, которую только что привезли из Нидерландов, часами простаивала перед полотнами Врубеля в Русском музее, а вечерами с кем-нибудь из своих родственников, иногда с дядей Вадимом, а чаще с двоюродной сестрой Ирой, ходила в театр.

Совсем недавно обнаружила в старых бумагах программу спектакля «Перед заходом солнца» Гауптмана, где в главных ролях значатся корифеи театрального мира Николай Симонов и Нина Ургант.

Дядюшка Вадим, видя мою увлеченность театром и любовь к художественным ценностям, которые может удовлетворить только большой город, предложил остаться в Ленинграде, жить можно было в их старой квартире в Большом Подьяческом переулке. Семья дядюшки только что получила новую квартиру, а старая была предназначена для сыновей-двойняшек, которым тогда было только по шесть лет. Работу с моими дипломами можно было найти без проблем. Но почему-то захотелось домой, к маме, хотя пять лет жизни в Иркутске сделали меня вполне самостоятельным человеком.

А вот сестренка Надя, в замужестве Ларина, пошла по другому пути. Она – специалист-картограф высшей категории. После окончания географического факультета Иркутского университета работала в Якутии, потом переехала с семьей в Армению, а затем в Казахстан и в Туркмению. После развала Советского Союза вернулась в Россию и сейчас, уже в течение почти двадцати лет, живет и работает в Калининграде, бывшем Кенигсберге.

А я продолжаю жить и работать в городе, в котором родилась. По-видимому, Туран – это моя судьба.

Бывает так между людьми

В Туране мой диплом химика оказался ненужным, все школы были полностью укомплектованы учителями, каких-либо химических производств не было вовсе. Зато пригодился диплом режиссерский, полученный благодаря университетской театральной студии.

Мерген Люндуп, который в это время возглавлял Туранский народный театр, как раз переехал в Кызыл, его пригласили работать на тувинское телевидение.

За режиссерскую работу в 1971 году взялась с жаром. В библиотеке Тувинского музыкально-драматического театра, которой заведовала тогда Валентина Владимировна Оскал-оол, подобрала вещь по своему состоянию души. Это была пьеса белорусского драматурга Анатолия Делендика «Четыре креста на солнце», другое ее название – «Вызов богам». Пьеса про любовь, победившую смерть.

Женскую заглавную роль Инги играла сама. На главную мужскую роль согласился Юра Демкин, муж моей подруги Тани Агальцовой, с которой мы когда-то ставили в школе Михаила Светлова. Юра был замечательным артистом, одаренным от природы, очень органичным, умевшим точно передать и мысль, и настроение героя. Работать с ним было в радость.

Спектакль был в двух актах и в семи действиях. На каждое действие мы сшили семь разных задников, про которые во время премьеры спектакля забыли, но зрители и приехавшие из драмтеатра актеры во главе с Сиин-оолом Лакпаевичем Оюном, тогда главным режиссером Тувинского музыкально-драматического театра, были так увлечены происходящим на сцене, что даже не заметили этого.

Спектакль был принят на ура и зрителями, и профессионалами. Позднее Сиин-оол Лакпаевич приглашал меня на работу в профессиональный театр, но семья и дети не позволили решиться на такой шаг.

Дружба с коллективом муздрамтеатра продолжалась в течение всех десяти лет моей работы в народном театре. На каждую сдачу нового спектакля обязательно приезжал кто-нибудь из профессионалов. Помню восторженные отзывы Марьям Алексеевны Рамазановой о нашей постановке пьесы Афанасия Салынского «Барабанщица», где главные роли с успехом исполняли Галина Вергаева и Сергей Верещагин.

А на премьере спектакля по пьесе Александра Вампилова «Прошлым летом в Чулимске» нашими гостями были прекрасный актер и человек Леонид Котов и замечательный тувинский Дерсу Узала – Максим Мунзук.

Почти на все премьеры Туранского народного театра приезжал театральный критик, мой бывший учитель литературы Валерий Локонов, писал рецензии на наши спектакли. Рецензии на наши премьеры писали и жители города Турана – Иван Васильевич Щеголев, Юрий Михайлович Некрасов, который прекрасно оформил спектакль по пьесе Нины Семеновой «Печка на колесе» и сыграл в нем одну из главных ролей.

Заведующая отделом культуры газеты «Тувинская правда» Светлана Владимировна Козлова так отзывалась о нашей работе в обзорной статье «Театр, где каждый может стать актером»: «Много хорошего сказано в печати о Туранском народном театре за годы его существования. Этому коллективу доступна глубокая и сложная драматургия, раскры-вающая духовную красоту человека. Пример тому – постановка на сцене театра «Барабанщицы» Аф. Салынского».

Действительно, я как режиссер-постановщик, предпочитала делать спектакли проблемные, заставляющие думать и зрителя, и самих артистов. Тем и другим это не всегда нравилось, и меня часто упрекали в излишней серьезности, просили поставить что-нибудь полегче, поразвлекательней.

Пьесу, которая устроила и меня, и артистов, и зрителей, то есть была и умной, развлекательной одновременно, нашла, когда уже работала в музее, а в театр вернулась несколько времени спустя на полставки. Это была «Сваха из Моторского» Василия Яна, написанная им в селе Уюк и впервые там поставленная в 1921 году. Мы повторили ее 64 года спустя и имели огромный успех.

Тесная дружба связывала коллектив Туранского народного театра с коллективом кызыльского Театра юного зрителя, которым руководила, и до сих пор руководит, Айлана Чадамба. Тюзовцы не раз приезжали в Туран со своими спектаклями, вместе мы побежда-ли в республиканских смотрах-конкурсах и вместе ездили в Читу на Всероссийский фестиваль народных театров.

С ТЮЗом иногда приезжал Анатолий Федорович Емельянов, который тогда был заместителем министра культуры, а в театре играла его юная и прелестная дочка Лиза.

С Анатолием Федоровичем многие годы меня связывали чистые прекрасные отношения, о которых сам он написал так:

Бывает так между людьми:

Душа с душой соприкоснется,

И краткий, и случайный миг

Навечно в сердце остается.

Родной души тепло и свет

Храним, ласкаем и лелеем.

И ничего на свете нет

Для нас дороже и милее.

Эти стихи были отправлены Анатолием Федоровичем Емельяновым из больницы за десять дней до его кончины. Они пришли из Кызыла в Туран на поздравительной новогодней открытке в конце декабря 1990 года.

Таланты и поклонники

Коллектив нашего народного театра не был профессиональным и постоянным, люди приходили и уходили. Всегда была забота о подборе артистов для следующего спектакля, с которыми потом нужно было работать и работать.

Рожденных для сцены людей было не так уж и много, но они были. И самым одаренным в этом плане человеком был Михаил Иванов, в то время работавший школьным завхозом. Это был настолько артистически талантливый человек, что ему почти ничего не нужно было объяснять, он все схватывал с полуслова, и каждая сыгранная им роль была яркой и незабываемой.

Великолепен был в его исполнении Шаманов в спектакле «Прошлым летом в Чулимске». С этим спектаклем в 1977 году наш театр стал лауреатом республиканского смотра народных театров, после чего мы показали его в Чите на Всероссийском фестивале народных театров.

А через пять лет мы снова стали лауреатами и ездили на зональный фестиваль народных театров в город Барнаул. Я тогда уже работала в музее, совмещая это с работой в народном театре. Спектакль был сделан по очень непростой пьесе Александра Володина «Пять вечеров». И опять заглавную мужскую роль исполнял Миша Иванов.

Много лет в театре играли Галина Иванова, Галина Вергаева, Сергей Верещагин, Марк Оюн – это был костяк, люди, на которых можно было положиться. Люди, с которыми довелось выступать не только на сцене Дома культуры, но с каждым новым спектак-лем объезжать все поселки нашего Пий-Хемского района, на вертолете летом, а зимой в танкетке по бездорожью ездить к геологам, которые работали далеко в тайге.

И всегда были переполненные залы, зачастую не хватало мест, люди стояли в проходах, сидели на полу перед сценой. Телевидение тогда еще только-только входило в нашу туранскую жизнь и еще не успело испортить вкусы и нравы людей.

Хотя в самые последние годы моей работы в народном театре уже испортило. Перечитываю рецензию Ивана Щеголева на один из последних своих спектаклей, она так и называется «Для кого старались?» Поэтому и ушла из театра: он существует не для пустых залов.

Сначала ушла в школу. Но, проработав полгода в качестве заместителя директора по воспитательной работе, поняла: это – не для меня. По гороскопу – водолей, полностью соответствую этому знаку – человек вольнолюбивый и свободолюбивый. Не люблю подчиняться и не люблю подчинять.

Снова вернулась в театр, а затем решила вновь испытать судьбу и заняться абсолютно незнакомым для меня делом.

Неведомое дело

Абсолютно новым и незнакомым для меня делом стала музейная работа.

Музей в Туране, филиал Тувинского республиканского краеведческого музея имени Шестидесяти богатырей, был открыт 23 февраля 1981 года. В июне того же года я была назначена на полставки его научным сотрудником, в августе стала уже заведующей филиалом.

Конечно, в самом начале одолевали сомнения: а смогу ли, ведь образование, полученное мною в университете, было абсолютно не по этому профилю. На помощь пришел десятилетний опыт работы в народном театре, где приходилось не только ставить спектакли, но и проводить тематические вечера, писать для них сценарии, общаться с самыми разными людьми.

И как-то все образовалось само собой. Работая над подготовкой юбилейных вечеров для туранской больницы, школы, строительных организаций, совхоза «Красный пахарь», узла связи, имела счастье общаться с широким кругом людей не только в нашем городе, но и далеко за его приделами.

Так по кусочкам собиралась история людей, организаций и в целом Турана, Пий-Хемского района. А вместе с тем и предметы музейного значения: экспонаты, документы, письменные источники, что позволило значительно расширить экспозицию, а впоследствии изменить и название музея, дав ему имя Сафьяновых.

Кроме тематических вечеров, организовывала встречи с писателями, поэтами, известными художниками. К нам приезжали Монгуш Борахович Кенин-Лопсан, Анатолий Федорович Емельянов, Черлиг-оол Чашкынмаевич Куулар, гостями музея были Иван Чамзоевич Салчак и Георгий Сергеевич Суздальцев.

Неоднократно гостем музея и всех туранцев был известный сибирский писатель Алексей Маркович Бондаренко – автор трилогии «Государева вотчина». Благодаря музею познакомились туранцы и с весьма плодовитым дальневосточным писателем Валерием Болотовым, спутником известного путешественника Федора Конюхова в экспедиции по Монголии.

На начальном этапе работы неоценимую помощь получала от старейшего сотрудника головного музея Елены Шынараповны Байкара, которая, приезжая к нам из Кызыла в Туран, жила здесь по нескольку дней, вводя меня в курс дела.

Конечно, очень много приходилось работать самой, чтобы овладеть не только тем материалом, который касался Пий-Хемского района, но и материалом, связанным с историй Тувы, историей России. Поэтому некоторое время согласилась преподавать историю в школе, это очень дисциплинировало и заставляло еще больше работать над собой.

Это не ваш Тока, а наш Цэдэнбал

Когда осенью 1984 года в Монголии проходили очередные дни Советского Союза, на этот раз – на примере Тувинской АССР, экскурсоводом, в числе других сотрудников, взяли и меня.

Работать приходилось напряженно, так как групповые экскурсии шли одна за другой с самого раннего утра и до позднего вечера. Желающих посетить нашу выставку было очень много, а экскурсоводов – только трое. Приходилось подключать к проведению экскурсий персонал из нашей хозяйственной части, надеясь на то, что монголы тонкостей тувинской истории не знают.

Доходило до курьезов. Однажды один из таких «экскурсоводов», показывая на портрет Генерального секретаря ЦК МНРП Цэдэнбала, сказал: «А это наш дарга Тока». Монголы тут же бурно запротестовали: «Как так, это же наш Цэдэнбал!»

В Монголии впервые довелось увидеть цирковое представление тувинских артистов из Москвы, и оно меня потрясло. Потом вся труппа пришла к нам на выставку, и экскурсию выпало вести мне. Сначала растерялась, почему-то решив, что они о Туве должны знать лучше и больше, чем я. И потому свой рассказ стала украшать стихами тувинских поэтов, высказываниями разных интересных людей.

Цирковым артистам все очень понравилась, и они горячо благодарили за любовь к родной земле, к ее людям. Оказалось, о Туве они знали не так уж и много, потому что большинство с юных лет живет в Москве, и эта экскурсия по выставке стала для них своеобразным открытием родины.

Вопреки всему

Музейная работа замечательна тем, что дает возможность общения с разными интересными людьми. Иногда такое общение может перерасти в дружбу на долгие годы, иногда – в какое-то общее дело. Так было с Михаилом Васильевичем Янчевецким, сыном известного писателя Василия Яна.

Встретились мы с ним осенью 1982 года, когда он приезжал ненадолго в Туву и был в селе Уюк, где их семья жила с осени 1920 года по осень 1921 года. Потом вместе с поэтом Александром Александровичем Даржаем посетил туранский музей.

Высокий и статный, с ярко-синими глазами и абсолютно седой головой, Михаил Янчевецкий производил весьма сильное впечатление. Показался мне немного высокомерным, но дальнейшие наши встречи и двадцатилетняя переписка опровергли это первое впечатление.

Мы встречались на разных территориях: в Москве, Минусинске, Ашхабаде, на конференциях и вечерах, посвященных юбилейным датам писателя.

Несколько раз была у Михаила Васильевича в гостях в Малом Козихинском переулке, в небольшой квартирке в самом центре Москвы, где он принимал меня в малюсеньком кабинете, заставленном полками с книгами и архивными материалами, угощал чаем и очень вкусным шоколадом.

В последний приезд показывал папку с моими статьями о Яне и нашей перепиской, говорил, что впоследствии могу с полным правом воспользоваться этим архивом. Я тоже хранила его письма и сейчас, опубликовав их в своей книге «И это все музей», передала на хранение в Национальный музей Республики Тыва.

В течение почти десяти лет мы вместе делали все, чтобы открыть в селе Уюк музей Дружбы народов имени Василия Яна. К сожалению, наши усилия ни к чему не привели. Разрушительные девяностые годы не способствовали каким-либо созидательным действиям.

Хотя именно в эти сложные годы удалось возвести стены и крышу православного храма в Туране, но это свершилось вопреки всему и вся. Сегодня сама удивляюсь: как же мне это удалось?

В то время – в 1993 – 1995 годах – мне большую поддержку оказывали многие люди: тувинские казаки во главе с кошевым атаманом Валерием Тютриным, туранцы Геннадий Доржу и Валерий Гончаров, мои знакомые из Абакана – семья Мельниковых, главный редактор газеты «Центр Азии» Надежда Антуфьева, заместитель председателя Верховного Хурала Республики Тыва Михаил Козлов.

А самой надежной точкой опоры были друзья из музея имени Мартьянова в Минусинске. Они не только интересовались, как идут дела со строительством храма, но и старались помочь своими советами, а иногда – и реальными делами. Когда мне понадобилось для стройки кровельное железо, а в Туве его негде было взять, заведующая хозяйственной частью музея Вера Ивановна Кузьменко объездила все строительные магазины не только Минусинска, но и прилегающих к нему поселков. И, в конце концов, железо нашла.

Друзей моих прекрасные черты

Минусинский музей имени Николая Михайловича Мартьянова занимает особое место в моей жизни.

С директором мартьяновского музея Владимиром Алексеевичем Ковалевым и его заместителем по науке Людмилой Николаевной Ермолаевой мы познакомились в 1988 году в Москве, на совещании, посвященном будущему празднованию пятидесятилетия выхода в свет романа Яна «Чингисхан». С той поры и началась наша дружба, которую подпитывали общие дела и интересы.

Из многочисленных наших встреч, происходивших в разные годы и в разные дни, хочу отметить одну – день моего юбилея, пришедшийся на очень трудный год жизни, когда была серьезно и опасно больна. Людмила Ермолаева вместе с другими сотрудниками Минусинского музея и друзьями из Абакана устроила мне такой красивый вечер, который не забудется никогда. Этот вечер вдохнул новые силы и дал бодрость духа, которые помогли справиться со всеми трудностями.

В стенах Минусинского музея я познакомилась с моей дорогой подругой Люсей – Людмилой Васильевной Растащеновой и Владимиром Евгеньевичем Якутовичем, замечательными тележурналистами Хакасской ГТРК, создававшими удивительно интеллигентную и талантливую телепрограмму «Путь к себе».

С мартьяновских чтений, возобновленных в Минусинском музее с 1990 года, началась наша дружба с Аделей Владимировной Бродневой, которая с нуля создавала в Красноярске Литературный музей имени Виктора Астафьева и много лет, начиная с 1997 года, возглавляет этот литературный центр Красноярска.

Завораживающая атмосфера добра и теплоты, открытости всему миру привлекали и привлекают в мартьяновский музей самых разных людей. В первую очередь – людей творческих.

Вспоминается импровизированный вечер поэзии, перешедший в ночь, когда отмечался 150-летний юбилей основателя музея Николая Михайловича Мартьянова. В гостиничном номере-люкс, который занимали красноярский поэт Николай Гайдук и его жена Нелли Лалетина, собрались гости: художница Валентина Пименовна Солдатова-Лаврова, вдова скульптора Лаврова, автора монумента Николая Михайловича Мартьянова, Аделя Владимировна Броднева, Владимир Алексеевич Ковалев и гостья из Ленинграда, внучка красноярского предпринимателя и библиофила Юдина, Половникова. Ее имени, к сожалению, не припомню.

Гайдук своим завораживающим голосом начал читать первым. Полились его напевные стихи, которые он иногда и в самом деле поет под гитару. Владимир Алексеевич, тоже замечательный поэт и чтец, продолжал, едва только умолкал Гайдук. Изредка, когда замолкали оба, вступала, не удержавшись от искушения, и я со стихами тувинских поэтов или моего любимого Гарсиа Лорки. Стихотворный водопад, стихотворная феерия продолжались почти до рассвета.

Частой гостьей Минусинского музея бывает Галина Георгиевна Канкеева, журналистка и большой настоящий поэт, на ее стихи местными композиторами написано немало замечательных песен, которые с огромным успехом исполняет ансамбль «Минусиночка». С ней меня связывают искренние душевные отношения. С Галей я могу поделиться самыми сокровенными тайнами и мечтами.

Какабай – туркменский маг и чародей

Коли речь зашла о поэтах и поэзии, не могу удержаться, чтобы не вспомнить еще одного нашего общего друга-яновца – туркменского поэта и ученого Какабая Курбанмурадова.

С именем Какабая у меня связано несколько, теперь кажущихся смешными, воспоминаний. Когда же все происходило на самом деле, было совсем не до смеха.

Одно из них снова связано с Минусинском, где осенью 1989 года проходила конференция под названием «Патриотические книги и жизнь В. Яна в Сибири». На ней встретились яновцы, приехавшие отовсюду, где когда-то жил писатель.

После завершения мероприятий, проходивших в школах, в библиотеке имени Яна, поездок в села и на Шушенскую ГЭС, все стали разъезжаться по домам. Первыми уехали москвичи и латыши, последним должен был уезжать Какабай, которому было труднее всего достать билет на самолет. Поэтому он и еще один поэт, красноярец Александр Астраханцев, вызвались проводить меня на автобус, отъезжающий из Абакана.

У меня, как у той дамы из детского стихотворения Самуила Маршака, был багаж, в котором не хватало только маленькой собачонки. Нам дали машину, на которой все благополучно доехали до автобуса. Сгрузив вещи, среди которых были картины, корзина и чемодан, мужчины стали перегружать их в автобус. Корзину со сливами и чемодан с вещами поставили в багажник, маленькая сумочка и огромный букет роз были у меня в руках. А семь довольно больших картин, накануне вечером подаренных мне для музея одной минусинской семьей, прислонили к задней спинке привокзальной скамейки. И забыли их.

Когда автобус был уже на выезде из города, мысленно стала проверять, где что находиться. И поняла, что картин в автобусе нет. Бросилась к водителю и стала умолять его вернуться на вокзал. Сначала он отправил меня на выразительном русском языке в известное место, но потом, все же вняв мольбам и с трудом развернув громоздкий автобус, поехал обратно. Картины, к моему огромному счастью, оказались на месте.

А через неделю от Какабая из Ашхабада пришло тревожное письмо. Оказывается, проводив меня, друзья-поэты пошли побродить по городу и вдруг обоих осенила мысль: «А где картины?» Как чемодан и корзину загружали в багажник – помнят, а картины – нет. Побежали на вокзал, осмотрели все скамейки – нигде нет. Связались с привокзальным милицейским пунктом, еще раз вместе с милиционером обошли все закоулки вокзала и привокзальной площади. Никакого следа.

В ответном письме я описала все происшедшее, и потом мы еще долго посмеивались над этим случаем и в письмах, и при последующих встречах.

А самая первая встреча с Какабаем Курбанмурадовым произошла в Москве, на той самой конференции 1988 года, где мы встретились и с будущими друзьями из Минусинского мартьяновского музея. Тогда же Какабай пригласил меня на уже намечавшиеся Яновские дни в Туркмении, на что с радостью согласилась.

Это были незабываемые дни и незабываемая поездка, пришедшаяся на весну 1988 года. Мы – Михаил Васильевич Янчевецкий, московский писатель Владимир Брониславович Муравьев, литературный критик из Ташкента Татьяна Константиновна Лобанова, доцент Киевского университета Лидия Павловна Александрова и я – побывали во многих уголках Туркмении. Встречались с учеными из Академии наук, рабочими нефтеперерабатывающего завода в городе Красноводске, колхозниками рыболовецкой артели на одном из островов Каспийского моря.

Были гостями бывшего министра культуры Туркмении Мамеда Дурдыевича Мамедова, доктора филологических наук Георгия Гайковича Меликова. Собирали весенние цветы в пустыне Каракумы, которая буквально подступает к Ашхабаду, побывали в необычайно красивом горном ущелье Фирюзи.

Все это произвело на меня огромное впечатление, отразившееся в не очень умелом, но искреннем стихотворении, которое было мною написано тут же, в Туркмении.

Мне снился Ашхабад и я в кругу друзей,

И достархан, и табуны текинских лошадей.

И Какабай – восточный маг и чародей.

Стоп, память! Кадр останови.

Дай, надышусь бальзамом Фирюзи!

Эти стихи понравились Михаилу Васильевичу, а Какабай с ревностью, свойственной поэтам, сказал: «Я потом напишу лучше».

С этой поездки и началась переписка со многими яновцами, как себя называли члены комиссии по литературному наследию Василия Яна, в том числе, и с Какабаем, которая оборвалась с развалом Советского Союза. По этим письмам можно проследить солидный отрезок биографии замечательного поэта и ученого, защитившего сначала кандидатскую, а затем и докторскую диссертации по творчеству Василия Яна, несколько лет прожившего в Туркмении, которая дала будущему писателю много впечатлений для создания образов его будущих героев – Чингисхана, Батыя, Джелал ад Дина.

В 1990 году Какабай Курбанмурадов был одним из немногих членов комиссии по литературному наследию Василия Яна, кто не побоялся приехать в Туву на проводившиеся здесь Яновские дни, связанные с семидесятилетием пребывания писателя и его семьи в Туве.

Для жителей республики 1990 год был одним из самых неблагоприятных. Из-за участившихся межнациональных конфликтов русские стали покидать Туву. Слухи и сплетни еще больше раздували эти конфликты, поэтому большинство приглашенных гостей отправиться в Туву не рискнуло.

Приехали только минусинцы и Какабай Курбанмурадов, каким-то совершенно немыслимым путем прилетевший из Ашхабада через Ленинград и Новосибирск в Абакан, а затем – в Кызыл. И при этом с двумя огромными туркменскими дынями в саквояже.

И наши Яновские дни удались: были встречи со школьниками и жителями села Уюк, в Туране силами детской студии народного театра был показан спектакль по пьесе Василия Яна «Красная шапочка», написанной автором в Уюке в 1921 году, работала выставка, привезенная из Минусинска, тувинские артисты подарили гостям свой непревзойденный хоомей.

Шагреневая кожа времени

Скончиной Михаила Васильевича Янчевецкого, последовавшей в 2004 году, на девяносто третьем году его жизни, большая и интересная просветительская работа по патриотическому воспитанию населения, особенно – молодежи, на примере жизни и произведений писателя Василия Яна очень сильно сдала свои позиции.

Нет, конечно, мы и сейчас не забываем это имя: наш музей имени Сафьяновых отмечал с учащимися туранской и уюкских школ 135-летие со дня рождения писателя, Минусинский музей возобновил, и с большим успехом, постановку спектакля «Сваха из Моторского».

Но с Михаилом Васильевичам ушли неповторимые наши встречи, неповторимый колорит той работы, живой нерв того времени.

Еще раньше, в 1999 году, ушел из жизни Владимир Алексеевич Ковалев, человек из поколения романтиков-шестидесятников, бывший геолог, пожертвовавший своей любимой работой ради музея, который когда-то был прославлен на весь мир, но затем волею разных обстоятельств обветшал и пропылился.

Владимир Алексеевич сумел вновь вернуть Минусинский музей на тот уровень, который был задан самим Мартьяновым, и пойти еще дальше. Мне посчастливилось довольно много общаться с ним, и он часто говорил мне о том, что надо писать, как можно больше писать, ловить ускользающие миги истории, жаловался на то, что у него самого повседневные хозяйственные заботы забирают много времени, и почти ничего не оставляют для творчества. Удивлялся, где я беру время для того, чтобы вести обширную переписку со многими людьми.

Его завет писать я частично выполнила, написав и издав книги исторических очерков «Туран», «Эккендей», «И это все музей». Особой страницей в этом отношении явился 2006 год, когда собирался материал по истории лесных хозяйств Тувы, о людях и судьбах, связанных с лесом. Все материалы, написанные тогда, вошли в книгу «Дело государственной важности». Совсем недавно выпустила небольшую книжечку о комсомольцах и ревсомольцах нашего района под названием «Комсомол – моя судьба».

Но беда в том, что теперь и я чувствую, как уплотнилось время, как его не хватает, и чем дальше – тем больше. Время – это шагреневая кожа, которой свойственно сужаться и сужаться, пока не подойдет к своей критической точке – черной дыре, в которой скрывается Вечность.

Человек с золотоносной жилой

Но четырнадцать лет тому назад еще времени было много, и появлялись новые люди, открывались новые горизонты.

В день похорон Владимира Алексеевича в прощальной процессии рядом со мной оказался Юрий Николаевич Забелин, директор Хакасского бюро пропаганды литературы, организатор знаменитых Саяно-Алтайских экспедиций. Впоследствии мне посчастливилось быть участницей нескольких грандиозных мероприятий, устроенных Забелиным. Благодаря усилиям этого умного и энергичного человека в Хакасии был провозглашен День тюркской письменности и культуры. Ему же удалось восстановить почти уже утраченный хакасский народный праздник Тун пайрам.

Самой грандиозной была, пожалуй, экспедиция, организованная Юрием Николаевичем в 2001 году на грант, полученный им в фонде Сороса. Сорок человек – ученые, писатели, поэты, артисты, художники, музыканты, музейщики, шаманы – проехали и прошли через всю Туву и Горный Алтай с лекциями, концертами, встречаясь с людьми из самых отдаленных и заброшенных селений.

Членам экспедиции пришлось преодолевать неимоверную жару и ливневые дожди, дважды прорываться через сели: по дороге в Монгун-Тайгу, а затем – на Чуйском тракте. Но все были счастливы, ведь преодолевали не только трудности, но и самих себя: свою лень, страх и другой негатив, который есть у каждого.

Весной 2012 года Юрия Николаевича не стало. Хакасия осиротела с его уходом. Он был человек-эпоха, мастодонт, который вряд ли в ком-то повторится.

Для меня же это был еще и человек-тайна, человек-загадка, хотя я и брала у него интервью. Но еще так много осталось там, за чертой, которую мы никогда не перешли. Существовало некое магнетическое пространство, которое растаскивало нас в разные стороны, едва мы приближались на расстояние трех шагов, и образовывался провал.

Этот провал Юрий Николаевич пытался преодолеть в своих письмах. Но, по-моему, тоже безуспешно. Так и ушел он, оставаясь загадкой для меня, с золотоносной жилой, которую я не посмела или не захотела вскрыть.

Музей с именем

Музей в Туране носит имя Сафьяновых. История открытия значения этой фамилии для Тувы уходит в середину восьмидесятых годов двадцатого века.

Тогда из командировки в Москву, во время которой встретилась практически со всеми представителями старшего поколения рода Сафьяновых, я привезла довольно обширный документальный материал, связанный с именем Иннокентия Георгиевича Сафьянова, человека, без которого вряд ли была бы создана Тувинская Народная Республика. А также документы, фотографии и даже личные вещи других членов этого рода, также сыгравших немаловажную роль в жизни старой Тувы.

Эти материалы были открытием правдивой страницы истории республики, до того времени замалчивавшейся. Поэтому я сразу же сделала в своем музее выставку, чтобы рассказывать людям правду. И меня в этом очень поддержала Татьяна Иргитовна Соднам, бывшая в то время директором нашего головного республиканского музея. К сожалению, вскоре ее заменила Тамара Чаш-ооловна Норбу, человек замечательный, но воспитанный в определенных рамках, где Сафьяновым места не было. Поэтому мне было предложено или немедленно убирать выставку, или уходить из музея самой.

Положение спас Анатолий Сергеевич Серен, бывший в то время министром культуры Тувы. Он вызвал и меня, и Тамару Чаш-ооловну в свой кабинет и предложил ей оставить все, как есть. То есть не трогать ни меня, ни выставку.

Потом я довольно много работала над этой темой, писала статьи в газеты, журналы, выступала на конференциях, в результате имя Иннокентия Сафьянова вошло в книгу «Заслуженные люди Тувы ХХ века», а 4 апреля 2002 года нашему музею решением Пий-Хемского кожуунного Хурала представителей было присвоено имя Сафьяновых.

Присвоение музею имени Сафьяновых значительно улучшило материальное состояние музея в том плане, что пожертвования, пусть и небольшие, представителей этого рода помогли издать книгу «Эккендей». А уже значительные вливания в бюджет музея Евгения Васильевича Степочкина, одного из правнуков Георгия Павловича Сафьянова, позволили сделать полную реэкспозицию двух из трех залов музея, издать книги «Туран» и двухтомник «И это все музей».

Еще один потомок этого рода Владимир Кимович Мазо, правнук Георгия Павловича, внук Иннокентия Георгиевича, и его сын Леонид Владимирович Мазо издали за свой счет двухтомник деда и прадеда «Тува в прошлом». И половину всего тиража – пятьсот экземпляров – безвозмездно передали в музей имени Сафьяновых.

Конечно, кроме работы, какой бы она ни была – в народном театре, в школе, в музее, у меня всегда была и вторая сторона жизни – личная, семейная, которая значит для меня не меньше, чем общественная. Два сына – Иван и Роман, дочь Анастасия. Горько, но Ромы не стало в 2006 году. Есть четверо внуков: Александр, Семен, Дарья и Савва, которые мне очень дороги. Есть любимый человек.

Вот и все.




© 2001-2024, Информационное агентство "Тува-Онлайн" (www.tuvaonline.ru).
При любой форме цитирования ссылка на источник (при возможности с указанием URL) обязательна.