У нее было два имени. Осталось одно – загадочное.
Она и сама – загадка.
Авангардная. Интригующая. Нестандартная. Неподвластная возрасту.
Импровизатор и экспериментатор, постоянно удивляющая других и умеющая удивляться сама.
Сайнхо Намчылак, поющая голосами ветров и ураганов, звезд и птиц. Рисующая чаем и кофе. Пишущая стихи без знаков препинания и рифм – потоком сознания.
Завоевав мировую известность, она долгое время была непонятой и непризнанной на родине – в Туве. И страдала от этого. Загадки тоже умеют страдать.
«Голой реальности
Светлый огрызок
Виртуальной красивости
Противовес
За ширмою фраз
И ассоциативностью
Память хранит
Забытый уголок
В котором ждут с любовью или без…
Понятную и дорогую
Не такую как все»
Это из ее стихов – строчки, выбранные Сайнхо для автографа читателям газеты «Центр Азии», специально для которой – самое искреннее интервью о жизни и творчестве. Такое подробное – впервые в жизни, потому что это – газета родины, голос которой слышен в каждой, даже самой авангардной, ее композиции.
Надо только прислушаться.
– Прежде всего, давайте, наконец, определимся с вашим именем. По свидетельству о рождении вы – Людмила. Потом сценический псевдоним стал именем. Осталась без изменения только девичья фамилия – Намчылак.
С фамилией больших проблем нет, а в имении делается множество самых разнообразных ошибок. Кто как хочет, тот так его и пишет, в том числе – и в Интернете.
Чтобы раз и навсегда установить правильное написание, пожалуйста, напишите свое имя сами в моем блокноте.
– Да, верно, иногда в имени и несколько ошибок делают. А правильное написание – такое: если кириллицей, по-русски, то так: Сайнхо Намчылак. Латиницей, как у меня в австрийском паспорте – Sainkho Namtchylak.
– Сайнхо, 30 апреля в Кызыле, на концерте в Доме народного творчества, когда был зачитан указ о присвоении вам звания «Народный артист Республики Тыва» и председатель правительства Шолбан Кара-оол вручил букет цветов и папку с текстом указа, вы так растрогались, что чуть не заплакали.
Это так важно для вас?
– Да, очень. Потому что это – признание народа, которого так долго ждала. Я даже не могла себе представить, что так будет.
Когда услышала: народный артист, какая-то волна накатила, и боялась только одного: если сейчас заплачу, то голос сядет, краска потечет. Пришлось внутренне очень собраться. А потом было столько цветов, столько роз от земляков!
– Во время вашей майской концертной поездки по западным районам Тувы звание подтвердилось, вы действительно почувствовали себя народной?
– Да. Меня буквально носили на руках. Встречали – великолепно. Когда тувинцы любят, то любят наотмашь, чуть ли не молятся.
Огромное спасибо Шолбану Валерьевичу Кара-оолу, который выделил «Волгу» и «Газель» для нашей сборной концертной бригады: группа «Тыва кызы», которой руководит Чодураа Тумат, Игорь Кошкендей, Айдысмаа Кошкендей, Андрей Монгуш, Опал Шулуу, наша старейшая певица, которой 81 год. 81 год, представляете, и она – поет. Концерт суперзвезд.
Мы с Опал Агбан-Шираповной ехали в «Волге». Она – впереди, я – на заднем сидении, сложив ножки. Так доехали до села Тээли.
Подъехали к музыкальной школе, а около нее уже с пиалами чая встречают девочки в национальных одеждах. Ну, просто как правительственную делегацию встречали. Потом стол накрыли с ханом, свежим мясом. Когда уезжала, даже с собой еще мяса дали.
Поселили в гостинице. Там даже, оказывается, гостиница есть, удивительно. Причем, частная. Мы были в одной комнате с Опал Агбан-Шираповной.
В этот же день – концерт. И в конце концерта – овации, стоя.
Ак-Довурак, Чадан и Шагонар встречали таким же образом. Все время беспокоились, спрашивали: вы поели, отдохнули? Такое внимание, что иногда мне было немного неловко.
Когда выступали в Шагонаре, мои родные, а ближайшие родственники по линии папы живут как раз в Улуг-Хемском районе, специально приезжали из сел Эйлиг-Хем, Арыг-Узю, чтобы посмотреть на меня.
А после концерта они в отдельной комнате накрыли банкетный стол: мясо свежее, овощи, салаты, сметана деревенская, оладушки, тувинский соленый чай с молоком. Пригласили моих коллег-музыкантов. Всех-всех накормили и напоили. Такое внимание! Таким вот способом мои родные отметили мое народное звание и окончание гастролей по западной части Тувы.
Впечатлений от поездки – море. Нет, целый океан!
В Ак-Довураке мы жили с детьми в интернате. Детишки – инвалиды, но в них – столько любви! Это просто ходячие вулканы любви. Мне всех их хотелось обнять – за их мужество. И было такое ощущение, что они видят меня насквозь.
Возвращаемся после встречи с мэром, вижу: мальчик-инвалид – маленький, лет девяти – сидит на лестнице, и я чувствую за пятьсот метров, что он говорит: «Я люблю вас». Подхожу и слышу, он шепчет именно это: «Я люблю вас, вы – поете».
На концерте в Ак-Довураке народу было мало. Нам объяснили, что здесь любят поп-музыку: концерты под минусовки.
Зал был заполнен только на одну треть, и то половину они пустили бесплатно. Чувствуется по населению, что люди сильно бедствуют, не хватает денег. Очень много инвалидов на колясках, но хотя бы коляски есть.
Вы видели фильм «Кин-дза-дза»? Так вот этот Дом культуры напоминал мне такой упавший с неба объект инопланетян. Какой-то пустой несуразный огромный зал с высоким потолком. Он абсолютно не дает ощущения уюта. А акустическая музыка требует уюта. Или же нужно расположить музыкантов и зрителей особым образом, как в соборах или храмах.
Когда мы играли в этом зале на акустических инструментах, звук терялся. Но принимали – на ура. Такой был энтузиазм! Одна девушка даже восторженно сказала: «Вы – просто богиня!»
Молодежь подходила за автографами с билетами на концерт, с фотографиями, с любимыми книгами, это сейчас стало модно: просить поставить автограф на любимой книге – любой.
И так – после каждого концерта. Энтузиазма – огромное количество. И после каждого концерта вручали благодарственные письма, грамоты.
Такого наплыва любви и взаимности не ощущала давно, наверное, даже с детства. Я поняла, что стала по-настоящему признанной народом певицей-сказочницей. Что стала человеком-легендой.
– Человеком-легендой быть невероятно сложно, ощущаете свою непохожесть на земляков?
– Да, это непросто. Большая ответственность. Ощущаю, что отличаюсь: слишком долго прожила за границей.
Ощущаю, как боготворят. И прощают, не замечают тех недостатков, которые сама вижу. Я ведь на эти гастроли ехала не совсем здоровой: думала, что просто простыла, а оказалось, что проблема – в ноге. В Кызыле, переходя дорогу, упала, ободрала об асфальт коленку. Глупая история. Сначала не обратила особого внимания, но рана воспалилась, начала гноиться. Слабость, озноб, начал садиться голос. Иногда на последнем издыхании работала.
Поэтому и любимую песню тувинских зрителей «Дагларым» – «Горы» в конце программы на одном из концертов пела сипящим голосом. Но люди все равно были довольны, были счастливы. И я счастлива, что смогла дать им это ощущение.
Клип «Дагларым» записывался в 2002 году во время фестиваля живой музыки и веры «Устуу-Хурээ» – у развалин храма. Стихи – Александра Даржая, музыка Ростислава Кенденбиля, тувинских классиков. И с 2002 года этот клип, оказывается, много раз показывали на тувинском телевидении.
Думаю, именно с этой песни и началось мое настоящее признание на родине. На концертах все буквально молили исполнить именно «Горы».
Родные горы для меня – особенные. Хочется построить себе замок в труднодоступном месте где-нибудь в горах и жить там, укрывшись от суеты. Такая неосуществимая мечта.
Горы Тувы люблю очень. Что бы не происходило в моей судьбе, горы будут ждать меня также терпеливо, как миллионы лет ждут солнца и видят все. Как поется в песне «Дагларым»: мои плюшевые горы, моя память о детстве.
Знаете, в Швейцарии мы очень часто такое себе позволяли: очень рано вставали, рюкзачок, два бутербродика, и на весь день до позднего вечера – в горы. Переночевали, там есть такие избушки с комнатами на двадцать кроватей, и снова – дальше в горы. По таким походам я очень скучаю.
Хотела во время этого двухнедельного посещения родины совершить восхождение на Монгун-Тайгу, но из-за этой истории с ногой не получилось.
Зато после концерта в Чадане посетила Устуу-Хурээ, посмотрела, как идет строительство нового храма возле развалин старого.
– И какое же впечатление от посещения хурээ?
– Сложное. Стройка Устуу-Хурээ остановилась: нет красок. Рабочие – шесть человек – сидят у двери. Один монах ходит.
Зашла и в Алдыы-Хурээ – храм в самом Чадане, а там только один монах сидит – читает, помощник его в комнате с компьютером. Все – больше никого.
Мне кажется, что этого можно было ожидать. И знаете почему? Потому что первый всплеск после начала перестройки: наконец, мы можем построить совсем другое, не такое, как за последние семьдесят лет.
И вот с 1991 года, с момента легализации ламаизма и шаманизма, проходит двадцать лет. И что мы видим? Если до перестройки это было романтично, потому что опасно, то сейчас – все можно, но уже стало неинтересно.
Я к тому говорю, что сразу все не получается: двадцать лет – это ничто. Для того, чтобы сохранить и далее развивать религию, нужно, наверное, найти новые формы и не бояться открытости этих новых форм.
Раньше, в советское время, существовало страшное сочетание слов: отправлять религиозные нужды. Звучит ужасно! А сейчас пошло в другую крайность: стали слишком мистифицировать, считать, что Будда поможет стать богатыми, безболезненными и счастливыми.
Но нельзя во всем рассчитывать на бога, надо ведь и самому потрудиться, приложить усилия хотя бы для того, чтобы церемонии, ритуалы стали регулярной необходимостью. Просто изо дня в день скрупулезно следовать ритуалу, чтобы эта добрая привычка переросла в традицию. Вот этот механизм, оказывается, намного сложнее выработать, чем построить храм. Просто любить свою религию недостаточно.
Не надо рассчитывать, что кто-то что-то сделает за тебя, нужно самому стараться внести свой вклад в свою культуру и традиции.
– А вы внесли свой вклад?
– Да. В поездке по западным районом Тувы с нами был Буян башкы. Он выступал во время концертов, рассказывал народу о том, что благотворительные сборы пойдут на развитие буддизма в республике, строительство статуи Будды на горе Догээ возле Кызыла.
И все артисты, и я в том числе, выступали благотворительно, то есть бесплатно, без гонораров. После концертов мне только дали деньги на обратный билет до Красноярска, где у меня – следующее выступление.
А если платно выступаю, то мой гонорар – минимум 500 евро за концерт. Это самое-самое малое, ниже – невозможно, потому что у меня – международное имя и международный тариф.
Сейчас я провела на родине шесть концертов, то есть внесла от себя три тысячи евро, но не деньгами, а выступлениями.
Мое предложение: продолжить турне по другим районам Тувы и расширить его на территорию Монголии и Китая. А сборы с этих концертов пошли бы на строительство статуи Будды. Если наши ламы решили и начали копить на это деньги, то нельзя позволять, чтобы эти деньги съедались. Но для организации этих концертов нужны средства. И, конечно, очень надежные и ответственные серьезные люди, на которых можно положиться, гарантирующие, что этот проект статуи – реален, а не просто мечта.
И вот что еще важно: к сожалению, благотворительный вклад артистов у нас в Туве не оценивают и не учитывают, что обидно для них. И не совсем уважительно по отношению к людям искусства.
Я с этим и раньше сталкивалась. Когда в 2002 году приезжала в Чадан на фестиваль «Устуу-Хурээ», там был список спонсоров: тех, кто пожертвовал свои деньги для проведения фестиваля. Неважно – 100 рублей или 50 тысяч, но все фамилии были указаны. И это правильно.
Но почему-то в этом списке не было имен самих артистов, которые выступали бесплатно. Даже тех, кто приехал за свой счет из-за пределов Тувы, потратив на дорогу немалые средства. Как я, например, приехавшая за свой счет, а это сумма немаленькая.
Благотворительные акции проводятся и за границей, но оформляются по-другому, более уважительно к их участникам. Например, была такая акция в Вене. Умер поэт, и собирались средства на его памятник. К нам обратились с письмами – просьбами принять участие в благотворительном концерте.
После концерта всем, кто согласился, предложили расписаться в том, что мы свой гонор как бы получили, но деньги не взяли, а отдали организаторам акции. И мы расписались, что по 500 евро получили, но тут же отдали – благотворительно. Все четко и ясно.
– Сайнхо, у человека есть биологический и психологический возраст – тот, на который он сам себя ощущает. По вашим ощущениям, сколько вам сегодня лет?
– Тридцать два. На столько лет я себя сегодня ощущаю.
– Это намного меньше биологического возраста? Впрочем, если это дата засекречена, вопрос снимается как бестактный по отношению к женщине.
– Никаких секретов. По паспорту мне 54 года. Родилась в 1957 году, 11 марта. В поселке Пестуновка Улуг-Хемского района Тувинской АССР. По-тувински местечко называлось Белдир-Кежи.
Меня оттуда увезли совсем крошечной, и больше я там никогда не бывала. Сейчас этого поселения уже нет. Когда ехала на гастроли, примерно проезжали эти места, но я так и не поняла, где же находилась эта точка моего рождения.
Знаете, некоторые очень хорошо помнят свое детства хронологически, а я не помню его четко по датам и событиям, помню только образы. Яркие моменты воспоминаний, которые не могу забыть, стереть.
Село Кок-Хаак, это в Каа-Хемском районе, под Сарыг-Сепом. Мы жили в крайнем доме, выходишь – сразу степь и плюшевые горы.
Вот я стою, мне пять или шесть лет. Смотрю на степь: от тех гор движется какое-то марево, бесцветный воздух движется, что-то невидимое проходит через всю огромную степь и уходит за горы.
Потом вижу что-то блеснувшее в степи, как бриллиант, подбегаю и понимаю, что это – обыкновенное зелененькое стеклышко. Сижу, рассматривая это стеклышко, а потом поворачиваю голову и вижу, как едет тракторист на голубом тракторе, и он тоже поворачивает голову, и наши глаза встречаются. И чувствую, что что-то происходит такое, потаенное, что словами невозможно описать.
Потом вижу движущие свинцовые облака и понимаю, что сейчас будет гроза. Забегаю в дом к сестре матери, сижу за столом и смотрю, как об стекло окна бьется муха. И чувствую, как табуретка защемила мои трусы и платье. Просто сижу, смотрю в окно и жду, когда грянет первый гром. А потом смотрю, как капли стекают по стеклу.
И после этого всю жизнь вспоминаю этот простой эпизод: пятнадцать минут детства.
Еще хорошо помню, как убегала от бабушки. Пролезла под забором и пробиралась к маме на работу. Она работала воспитательницей, и я пробиралась, чтобы бороться с детьми, доказывая им, что это – моя, а не их мама. Добегала, успевала наподдавать детям, пока мама или няня не подбегали и не оттаскивали меня.
И каждый день повторяла эти действия до тех пор, пока меня не увезли в другой район.
Почему так делала, поняла уже позже, когда мама рассказала мне, что до этого я какое-то время жила в детском доме. Они с папой совсем ненадолго оставили меня там, когда заканчивали учебу. А когда приехали забирать, все дети бросились к ним с криками: «Это мои мама и папа!» И только я, родная дочка, стояла, отвернувшись к окну, и не хотела их признавать – обиделась.
Видимо, эти впечатления детского дома сложились в Кок-Хааке в твердое решение: за свою маму надо бороться! Она – моя!
– Что дали вам родители?
– Жизнь, воспитание, образование. Они помогли вырастить дочку. Папа подарил романтичность и какое-то необычное восприятие мира. Мама – оптимизм, энергичность.
У них – педагогическое образование. Папа, Окан-оол Кыргысович Намчылак, преподавал, работал на тувинском телевидении, был членом Союза журналистов СССР. Мама, Татьяна Аракчаевна, преподавала в школе, в начальных классах.
В семье – четверо детей: три сестры и брат. Я – старшая, тогда меня звали Людмилой. Следующая – Майя, у нас с ней разница в четыре года. Между Майей и Ураной – разница почти в два года. Между Ураной и Сергеем, мы его по-домашнему зовем Аясом – разница в шесть лет.
Аяса усыновили совсем маленьким. И вот, что удивительно, смотрю и вижу, что он очень похож на отца: и характером, и походкой, и фигурой, и даже внешностью. И с годами это сходство усиливается.
Майя – домохозяйка, живет в Кызыле, Урана – медсестра, живет в Тоджинском районе, Аяс работает в милиции, живет в Кызыле.
Мамы и папы уже нет с нами.
– Музыкальную карьеру начали строить сразу после школы?
– Нет. Сначала у меня был неудачный опыт погружения в рабочую профессию. Окончила в Кызыле школу № 2 и сразу после выпускного вечера поехала в Подмосковье – на ткацкую фабрику.
Дело в том, что у меня был такой маленький списочек престижных университетов, в которые можно было поступить вне конкурса, если станешь примерным рабочим классом и отработаешь два года.
Но опыт погружения в рабочую профессию не удался, выдержала только два или три месяца. Мой отец даже написал в газету «Правда» о том, что там происходило: что не выдают стипендию ученикам, что в одной комнате – четырнадцать кроватей, что в крупе, из которой готовят в столовой – мышиный помет.
Вернулась в Кызыл, поступила в Кызыльское училище искусств на дирижерско-хоровое отделение. Но его не закончила – по причине любви.
– И кто же он – ваша первая любовь?
– Олег Лазаревский – мой первый муж. Он – музыкант, москвич. Вместе со всеми ребятами приехал в Кызыл по распределению. Ребята тоже из Москвы, Подмосковья. Они работали в филармонии.
Мы познакомились в 1975 году. Дружили и так далее. Олег меня принял солисткой в вокально-инструментальный ансамбль «Элегест», который они создали.
Олег старше меня на восемь лет. А команда, с которой он приехал, еще старше. Такие волки отпетые – жутко. Они привозили и слушали такое! Запрещенное. Я некоторые записи просто боялась слушать.
Ну, например «Пинк Флойд» («Pink Floyd»), «Лед Зеппелин» («Led Zeppelin») еще можно было слушать. Но они слушали и записанные на магнитофон передачи трансляции «Би-би-си».
– Вражьи голоса слушали? Те самые программы вещающего из Лондона бывшего советского саксофониста Севы Новгородцева, начинающиеся музыкальной заставкой «Сева-Сева Новгородцев, город Лондон, Би-бя-си-и-и»?
– Да, их. «Сева-Сева Новгородцев, город Лондон, Би-бя-си-и-и». Все это – новинки западной рок-музыки, записи «Би-би-си» переписывались с магнитофона на магнитофон – еще на такие большие катушки с пленкой – и передавались от одних меломанов другим.
Мы с Олегом привозили в Кызыл эти запрещенные записи. Даже церковная «Всенощная» была запрещена. Хотя я сначала мало что понимала, была самой маленькой в этой группе и единственной тувинкой.
А еще они рисовали – какие-то непонятные абстрактные рисунки. Я тогда впервые увидела абстрактные рисунки.
– В каком году вы с Олегом Лазаревским поженились?
– В семьдесят шестом или в семьдесят седьмом? Уже и забыла. Я уже была беременна, значит – в семьдесят седьмом.
Сейчас Олег – совсем другой, очень изменился, очень-очень набожный, поет в Москве в церковном хоре. И все, что он раньше делал: и «Пинк Флойд», и свои эксперименты в Туве – в ВИА «Элегест» – считает неправильным, или просто искушением.
Готовую программу «Элегеста» не приняла идеологическая комиссия министерства культуры, ее тогда возглавляла Валентина Владимировна Оскал-оол. Строгая женщина, хотя и сама была нестандартной для того времени – одевалась модно, экстравагантно, мы всегда замечали новинки ее гардероба. Программу запретили как не соответствующую установкам.
И мы отправились восвояси: сначала в Новосибирск, потом – в Москву. Приехали в Москву, и я тут же родила – на третий день. 13 июля 1977 года родилась наша дочка Чай-суу.
Имя дочке долго придумывали вместе. Были разные варианты, например – Варвара. Варвара Олеговна Лазаревская – звучит. Остановились на Чай-суу. Чай-суу Лазареская – тоже очень звучит.
– Кем стала ваша дочь?
– Чай-суу – верстальщик, работает в редакции журнала в Вене, живет с сыном неподалеку от меня. Тимуру – одиннадцать лет, он родился в 1999 году. Когда оформляли на него документы, долго думали, спорили: как правильно записать фамилию.
В принципе, Чай-суу могла дать сыну свою фамилию, она одна воспитывает его. По австрийским правилам ребенку можно дать фамилию папы или мамы – на выбор. А вот фамилию бабушки – нельзя.
Но тогда он был бы Тимур Лазаревская. Для российского уха это звучит дико.
В немецком языке ведь нет мужского и женского рода, и фамилию бы переписали в свидетельство ребенка точно по буквам, как у матери. Я встречала человека, который именовался так: Штефан Иванова.
И она выбрала фамилию отца Тимура: Сулейманов. Тимур Сулейманов. А отчество в Австрии отсутствует.
– Ваш внук Тимур – точно человек мира: гражданин Австрии, в котором перепутались все российские национальности.
– Да, он наполовину – татарин, на четверть – русский, на четверть – тувинец.
– Ваше музыкальное образование, прерванное в Кызыле по причине любви, продолжилось в Москве?
– Да. В Москве поступила в музыкальное училище имени Ипполитова-Иванова, сейчас это музыкально-педагогический институт.
Отделение народного пения, причем, народное пение – русское. Меня, приехавшую из глухой провинции, приняли в порядке исключения, поскольку удивил диапазон голоса и его гибкость. Преподаватель хорового пения постоянно переставлял меня: сначала пою со вторыми сопрано, потом – с первыми альтами, затем – со вторыми альтами. И переходить могла очень легко.
И что интересно: окончила училище не за четыре, а за два года. Во-первых, уже была подготовка в Кызыле, во-вторых, я так хотела учиться! Дочку уже отправила в Кызыл к родителям, и мне было так одиноко. Чтобы не чувствовать тоску по дому, по Туве, по родителям, дочке, просто заучивалась.
Занималась много, недоедала, у меня даже галлюцинации от голода были.
– Олег что же, совсем не кормил вас – жену-студентку?
– Он к этому времени уже давно меня бросил, уехал в Новосибирск. Сейчас Олег в четвертом браке родил ребенка: мой и его внук старше его младшей дочки на шесть лет.
– А что вам мерещилось от голода?
– Наверное, мое будущие? Помню, пришла домой усталая, а дома ничего нет. Сварила картошку. И чуть майонеза из баночки: по ложке чайной на ковшик картошки, чтобы подольше растянуть. Вместо чая – просто кипяток, в животе – тепло, засыпаю.
А предо мной – маленький кабинетный рояль Олега. Он привез и оставил. Смотрю: над роялем что-то мерцает, и словно проваливаюсь. Вижу лицо человека с седыми волосам. Жуткое ощущение бесконечного страха.
Внутреннее ассоциативное восприятие у меня всегда было очень высоким.
Помню, когда впервые увидела балет «Весна священная» Стравинского, у меня было такое ощущение, что все пространство разбилось на геометрические фигуры – пирамиды, треугольники, как на картинах Кандинского, и все это вдруг начало раскрываться. Словно в меня вставили эту картину.
Учиться, познавать было жутко интересно. После училища продолжила образование в Москве: Государственный музыкально-педагогический институт имени Гнесиных. Потом поступила в двухгодичную аспирантуру. И должна была начинать научную работу. Меня даже хотели оставить преподавать в институте.
– Что же сбило со стандартного и безопасного преподавательского пути?
– То, что случилось в 1986 году в Краснодаре на Всероссийском конкурсе исполнителей народной песни. Вы бы видели, что происходило с людьми в Краснодаре, те, кто видел это выступление – до сих пор вспоминают.
Показывала пение-танец: одновременно пела и танцевала. Исполняла гортанное пение – звукоизвлечение, подражание птицам.
Получила вторую премию и специальную премию имени Ирмы Яунзем, народной артистки РСФСР, которая собирала и исполняла песни народов мира.
Это были просто грамоты, никаких денег к премиям не полагалась. Но это было такое ощущение: победила, смогла! А моя учительница вокала в училище была на седьмом небе от счастья. «Я всегда верила в твой голос, знала!» Марина Петровна Сергеева – из Донбасса, двое сыновей у нее было, а я была у нее чуть ли не третьим ребенком. Всегда можно было прийти к ней домой: чаем напоит, бутерброд с маслом и дефицитной колбасой сделает, книги нужные даст, выслушает, советом поддержит.
И после победы в Краснодаре, в том же восемьдесят шестом году, я впервые выехала за границу тогда еще СССР – с делегацией депутатов и лучших артистов Советского Союза.
Первая поездка – в Испанию. Потом – Канада, США – от Нью-Йорка до Сиэтла и обратно. Затем – Филиппины, Новая Зеландия, Австралия. Мы были даже на острове Тасмания – на юге Австралии.
На артистическом языке это называлась «капуста» – такая сборная солянка: кавказские наездники и барабанщики, артисты с Чукотки, из красноярского ансамбля песни и пляски, из хора имени Пятницкого, башкирские кураисты и я. Пела и русские, и северные, и тувинские песни. Двухминутная тувинская песня, нанайская песня, песня саами – народности, которая в России живет на Кольском полуострове.
Мы не получали зарплаты за свои концерты. Зато мы копили суточные, которые нам выдавали на питание, чтобы на сэкономленное купить что-нибудь заграничное.
Мы не ходили в кафе, мы питались в гостиничных номерах. У всех нас были кружечки эмалированные и маленькие кипятильники. Мы кипятили воду, бросали в нее кубики растворимого бульона, который перед поездками доставали всеми правдами и неправдами, ведь тогда был дефицит всего и талоны на все.
И мы волокли из гостиниц все: одноразовые мыло, шампуни, какие-то программки. Собирали весь этот хлам для того, чтобы домой привезти и подарить, показать: смотри какое невиданное мыло маленькое с мыльницей, а какой тюбик! Обалдеть!
Помню, в первой поездке – в Испании – я купила себе на сэкономленное, благодаря кипятильнику и кубикам, обувь: как бы полукеды мягкие, ярко-ярко желтого цвета, которые можно было увидеть за три километра.
Мама моя хорошо шила шапки, из кусточков меха могла собрать очень элегантные – типа берета. И я в Москве поменяла эту мамину беретку на плащ ярко-розового цвета.
И ходила в этих желтейших полукедах и этом розовенном плаще, и все на меня оглядывались, потому что думали: иностранка. Тогда выглядеть иностранно считалось особым шиком. И я была страшно горда своим видом.
– Сайнхо, главное качество вашего характера?
– Любознательность.
– А нестандартность?
– Нестандартность – это, скорее, результат.
На Западе, наверное, это менее заметно, поскольку общество там более толерантно. Вести себя экстравагантно или же выглядеть не так, как все, не является таким слишком замечаемым фактом. Художников и певиц там воспринимают как людей не от мира сего и относится к их непохожести спокойно.
– Обриться наголо требовало больших внутренних усилий?
– Нет. Мне тогда было 43 года. Менеджмент мой находился в Милане, а Милан – это итальянская Мекка моды. И к каждому новому альбому мне готовили комплект одежды. И для одного из альбомов мне нашли длинное платье из кашемира: с открытыми плечами, облегающее. И что-то типа шали, в которую можно было замотаться.
Получался как бы такой монашеский образ, и я предложила выбрить голову. И мне выбрили голову. Кстати, мне это очень идет. Это очень лаконично, аскетично, в то время никто такого не делал.
И я так выступала с ансамблем: лысая голова, облегающее платье, такая, даже не шаль – что-то нежно-сиреневое с лиловым отливом. Очень красиво было.
Не все это понимали, а когда меня с лысой головой увидели девушки из «Тыва кызы» в Швейцарии, где мы вместе выступали, они были шокированы, дара речи лишились. Они просто уткнулись в свои инструменты и играли, не поднимая голов. Потом, правда, успокоились, привыкли.
– У вас двойное гражданство?
– Нет, одно. Я – гражданка Австрии. Сейчас у меня виза в Россию на год: до конца 2011 года.
– Почему гражданство России не удалось сохранить?
– Потому что австрийцы не соглашаются на двойное гражданство. В Германии это можно, в Бельгии это можно, в Голландии, во Франции, а вот в Австрии – невозможно. Я гражданка Австрии с 1995 года.
– А как появилась Австрия в вашей жизни?
– Я вышла замуж за австрийца. Георг Граф (Georg Graf) – музыкант, саксофонист. Он увидел меня в Австрии на концерте и влюбился, просто без ума был. Я поехала в Германию, в Берлин, он поехал за мной, три месяца жил в Берлине без работы, терпел все нужды.
Георг – отличный семьянин, святейшей души человек, чистейший. Когда мы в 1991 году поженились и переехали с дочкой к нему в Австрию, Чай-суу было уже четырнадцать лет. Подросток, которому нужно было сразу перескакивать в совершенно другую языковую среду. Георг помогал ей учить немецкий, заботился о ней.
Я ему доверяла – стопроцентно. Они жили очень дружно, когда я уезжала. А у меня был жуткий график поездок, гастролей. Приезжала, нужно было постирать, погладить, чтобы все было чисто, готово для мужа и дочери.
И если я была дома, то завтрак, обед и ужин были всегда гарантированы. Друзья его приходили специально, чтобы попробовать русские блюда, которые я готовила. Им очень нравилось. Готовила только русские блюда. Иногда, если была возможность – тувинские.
В этой бесконечной суете время от времени у нас появлялась возможность просто пообщаться, походить. Я любила гулять, он меня вывозил в деревню к своей бабушке. У них был под Веной свой дом. Такая очень строгая католическая семья. Там все было по минутам рассчитано, каждая ложечка, каждый маленький предмет имел свое место. Такая сверхорганизованная среда.
Они очень любили мою дочку. Просто лелеяли ее. И моя скромность азиатской женщины импонировала: всегда появлялась за мужем, молчаливая, скромная, исполнительная.
Тот успех, который был у меня, его никогда не раздражал. Он относился философски и к нему, и к вниманию тех мужчин, которые на меня смотрели и боготворили как певицу. Он все это понимал. Но единственное, на что ему было сложно согласиться – мои бесконечные поездки. Он думал, что если женится на мне, то я перестану так часто ездить, брошу работу. Но я все равно ездила, бросить – не могла.
Могу заверить, что я была очень верным человеком. Но могу представить, что его друзья ему могли говорить, когда я отсутствовала. И он не выдержал моих бесконечных гастролей и этих сплетен.
И в какой-то момент конфликт назрел такой сильный, что было уже невозможно его спрятать. Дочка потом рассказывала, как это выглядело со стороны. Мы занимались каждый своим делом и вдруг начали быстро-быстро двигаться по комнате. И вдруг повернулись друг к другу лицом к лицу. И пятнадцать секунд крика: «Ааааа!» Без слов. И опять – тишина.
Одни раз только она это видела. Пятнадцать секунд крика, и все. Мы расстались.
Чай-суу Георга до сих пор отцом называет. А мой внук Тимур – дедушкой.
– Показав мне плакат международного фестиваля джаза и фольклора, проходившего в 1989 году в Абакане, вы назвали его историческим. Почему?
– Потому что в моей творческой жизни две важные даты: 1986 год – Краснодар и 1989 год – Абакан.
Это самый первый фестиваль в нашей стране, на котором я выступила, как импровизатор. Поскольку он был международным, там было огромное количество иностранцев. Огромное!
Представляете, железный занавес только сняли, народ со всего мира просто рванул в Сибирь и везде, где можно. Фестиваль освещался швейцарцами, немцами, итальянцами, французами, скандинавами – все скандинавские страны были представлены.
Очень много было менеджеров: итальянский шоу-бизнес, люди из Казахстана, представители только рождающихся музыкальных агентств, Артем Троицкий там тоже был. И самое главное: там были зачинатели того времени: музыканты джазовые и фольклорные. Огромные возможности для контактов, совместного творчества.
Это был фестиваль исторический не только для меня. Это было начало world music – музыки мира. Идея – как соединить фольклор и уже существующий джазовый стандарт – была рождена именно в Абакане.
– Все страны мира удалось объездить?
– Нет. Не во всех странах Латинской Америки была. Была только в северной части Африки. Хотелось бы попасть в Монголию, Вьетнам. И увидеть Аляску – это огромное пространство.
– Музыканты мира, с которыми вам наиболее интересно было творить в совместных проектах?
– Мне было и все еще интересно работать с Недом Ротенбергом (Ned Rothenberg). Интересно работать с итальянскими музыкантами, неважно world music они делают, или играют джаз.
Очень хотелось бы еще раз сыграть вместе с Вильямом Паркером (William Parker) и Хамидом Дрейком (Hamid Drake), это афроамериканские музыканты: один живет в Чикаго, дрогой – в Нью-Йорке.
Хотелось бы вновь встретиться с Бобби Макферрином (Robert McFerrin), потому что он импровизирует, потому что он легкий, как ангел, вновь работать с Бучем Моррисом (Butch Morris), его оркестрами импровизационной музыки.
Хотелось бы еще поработать с современными композиторами и импровизаторами из Китая, Гонкона, Вьетнама, Кореи, работающими в области экспериментальной музыки.
Хотела бы очень-очень снова встретиться с индейцами в Америке, с моими скандинавскими коллегами – певицами народности саами, которые тоже пошли по стопам обогащения своего фольклора за счет современной музыки. И снова увидеть в Норвегии солнце в полночь. Этно-джазовые фестивали там так и называются «Солнце в полночь»: начинаются в семь вечера и заканчиваются в пять утра. Потом все уходят спасть и вечером опять собираются.
– А с кем из музыкантов мира не довелось поработать и встретиться, но очень-очень хотелось бы?
– Очень-очень хотелось бы встретиться с Йоко Оно (Yoko Ono), певицей, авангардным художником, вдовой Джона Леннона.
– Как вы сами можете охарактеризовать себя одним словом: кто вы – певица, композитор, поэт, художник?
– Я, наверное, все-таки больше художник. Это все-таки отличает меня от остальных исполнительниц. Философ и художник.
– Для своих работ вы выбираете весьма нестандартные краски – продукты питания. В 2010 году в Москве, в галерее Елены Врублевской, демонстрировались ваши картины, выполненные кофе, чаем, кефиром. Почему именно такой выбор?
– Все получилось само собой. Однажды утром во время гастролей сидела в кафе за завтраком. На столе – белая бумажная салфетка. Случайно взяла ложку с остатком кофе и провела линию. Бумага впитала. Я сохранила эту салфетку, возникла идея: кофе можно рисовать!
Начала экспериментировать. Оказалось, что рисовать можно не только кофе, но и чаем, шоколадом, кефиром, сметаной, кетчупом – остатками завтрака, который не хотелось выкидывать.
Дети очень любят этим заниматься. Когда дочка была маленькой, она с большим энтузиазмом размазывала по столу разную еду. А художники – как дети, исходят из сиюминутного ощущения.
– Чем больше любите творить: чаем, кофе или молочными продуктами?
– Растворимым кофе и китайским чаем пуэр: он темный, коричневый, с ним очень удобно работать.
Но с чаем было очень сложно: пришлось многое изучать. Бумагу, сделанную вручную, специально везла из Китая. Это очень важно, чтобы бумага была качественной, хорошо впитывала и сохраняла цвет.
Весной прошлого года на персональной выставке «Звуки Верхнего мира» в галерее Врублевской показала 25 своих работ.
В нашем Национальном музее Республики Тува теперь тоже есть две картины, которые подарила музею. Одна из них – «Портрет» – выполнена шоколадом.
Вторая – «Завтрак» – совместный завтрак двоих после ночи любви. Она сделана чаем: зеленым японским и черным китайским.
– Ваши вернисажи – еще и перфомансы: в присутствии Сайнхо они звучат и движутся.
– Да, могу и петь, и рисовать на выставках собственных работ. Например, есть у меня концепция, называется «История на одну ночь в черно-белом»: пение и рисование одновременно.
Такое проводила в Москве, в галерее «Типография» – это бывшее здание типографии, где находится зал, в котором очень часто показываются экспериментальные работы. Показывала уже готовые работы и плюс к этому развешивала чистые листы большого размера, на которых во время пения рисовала углем.
– Вам часто приходится плакать?
– Я в этом смысле человек сдержанный. И даже в какой-то степени жесткий. Потому что прошла через очень многие трудности. Очень многие. Обо всем сейчас вспоминать и рассказывать – на это уйдут многие часы.
И, видимо, в какой-то момент перешла эту грань, когда настолько тяжело, настолько сложно, что больше уже и слов нет, и слез не хватает. И постепенно к этому привыкаешь и становишься не то, чтобы бесчувственной, а просто все это куда-то уходит.
Я стала меньше плакать, хотя иногда плакать полезно. Но если раньше могла очень и очень огорчаться, то сейчас могу плакать без злобы на людей, понимая, что такое мое предназначение. Судьба. Карма.
Раньше могла быть очень яростной. И это, скорей всего, было более похоже на мазохизм. Это не помогает. Озлобляться – это не метод.
Нельзя позволять себе доходить до степени озлобления, оно никогда не дает трезвых результатов. Оно – бессмысленно: и тебе плохо, и другим плохо.
– Обида, которую вы не можете забыть до сих пор?
– Мне трудно вспомнить. Я не помню зла долго.
– Что раздражает вас в людях?
– Когда они лгут сами себе. А еще ужасней, когда это видно всем.
– Самый мудрый совет, который вы получили в жизни?
– Советов давалось много. Наверное, полученный во время семинара по восточной философии: относиться ко всему с легкой улыбкой внутри. Хранить внутри себя эту всепрощающую, всё понимающую улыбку.
– Получается?
– Не всегда. Иногда это очень-очень трудно. Но возможно.
Дорожить близкими – тоже не всегда получается. Стараешься, а иногда выходит: хотел, как лучше, а получилось…
– Вы хорошая мама и бабушка?
– Стараюсь быть хорошей. Но дело в том, что по роду профессии это очень сложно. Но я очень стараюсь.
– Ваш внук Тимур был на своей исторической родине?
– Когда ему было четыре года. Дочка приезжала с подружкой в Туву и брала его с собой. Она говорит по-русски без акцента. Но она не говорит по-тувински.
– На каких языках, кроме русского и тувинского, вы говорить свободно?
– На английском и немецком немного. Вена – это город, в котором почти каждый говорит на нескольких языках. Это – нормальное явление.
– На каком языке думаете?
– На трех одновременно. Чаще обращаюсь к русскому языку, иногда – на немецком. На тувинский перехожу, когда нужно что-то очень важное осмыслить, чтобы никто не мог даже каким-то образом уловить мою мысль.
– В Вене у вас своя квартира, дом?
– Нет ничего. Снимаю комнату в трехкомнатной квартире. В двух других живут молодые ребята – студенты университета. У дочки – крохотная двухкомнатная квартира.
– Вы – сильная женщина?
– В чем-то – сильная, а в чем-то – очень слабая. Я все еще не могу научиться балансировать: совмещать материальное начало с духовным.
– И с чем проблема: с духовным или с материальным?
– С материальным. С ним у меня хуже получается.
Жизнь в Вене очень дорогая, цены растут и растут, это кошмар. Там очень много проблем. Очень. Фонды, поддерживающие творчество, в том числе – музыкальное, один за другим закрываются, бюджеты сокращают. Нужно выходить либо на коммерческий уровень и, что называется, «лабать» концерты, либо потуже затянуть пояс и работать над следующими проектами.
Но я считаю, что самое основное богатство – это то, что я оставляю людям. На сегодняшний день записала сорок четыре отличных альбома. Каждый год – по два альбома. Плюс рисунки, плюс книги.
Книга «Земля кармы» вышла в 2005 году в Италии: на английском языке с переводом на итальянский. В ней – тексты моих собственных песен, написанных на английском языке. И несколько моих переводов с тувинского.
В том же 2005 году – вторая книга «Чело-век» – в России, в Санкт-Петербурге: тексты дневников на русском, несколько текстов на тувинском, английском.
Новый двойной альбом «Сyberia» вышел в 2011 году в Италии, спасибо итальянцам за поддержку.
Один диск – полностью песни: четыре традиционные – попурри из тувинских народных, остальные – мои собственные. Второй – полностью импровизация, но связанная с традицией. То, что смогла изобрести, прослушивая этнографические записи шаманских камланий, пение монахов. Только голос. Никаких обработок.
Приобрести альбом могут немногие. Он очень дорогой, записан в аналоговой студии в аналоговом виниловом формате. В основном, будет расходиться по архивам и ди-джеям.
В английской фирме готовлю новый проект – дуэтный с Джоел Леандр (Joelle Leandre) – джазовый, очень авангардный, очень лабораторный.
– Музыка для избранных?
– Да, аудитория у меня небольшая, но очень интеллектуальная. Каждый слушатель в этой аудитории стоит сотен. Это те люди, которые куют музыку, которая будет актуальна лет через десять, может быть, двадцать.
Те, кто услышал однажды, запоминают навсегда.
Западные люди видели все, и удивить их очень сложно. Заиграть на струнах их душ еще сложнее. Заставить хотеть этого снова и снова – еще сложнее. Изменить их сознание – еще более сложная задача.
Эти задачи всегда стремлюсь выполнить, но не всегда удается выполнить все четыре.
– Сайнхо, если вас назовут Людмилой, вы откликнитесь?
– Наверное, нет. Я уже не реагирую на это имя. И зрители не среагируют. Если повесить афишу: Людмила Намчылак, то никто ничего не поймет.
– Почему вы выбрали своим сценическим псевдонимом именно это имя?
– Жила в Кызыле такая женщина – Сайнхо Даржаевна Доржу. Была танцовщицей, а потом, выйдя на пенсию, работала в Союзе театральных деятелей. Обаятельная, доброжелательная. Мне очень нравились и она, и сочетание звуков ее редкого имени.
И когда возникла необходимость – нужно было, чтобы звучало загадочное экзотическое имя, созвучное с тем, что делаю на сцене – выбрала именно его. Процесс привыкания к новому имени начался с 1986 года: в Краснодаре мне выдали грамоту уже на имя Сайнхо.
– Год, когда окончательно исчезла Людмила и осталась только Сайнхо?
– Официально – 1995 год.
Я собрала в Кызыле необходимые документы, заверила в Москве, потом перевела, отвезла в Вену и сдала в ратушу. Там все проверили и внесли имя Сайнхо в реестр имен Австрии, в международную книгу имен. И мне в 1995 году выдали паспорт на новое имя: артистическое стало официальным.
Но с именем долго происходили казусы. В декабре 2009 года глава республики Шолбан Кара-оол вручил мне в Москве документ о присвоении звания «Заслуженный артист Республики Тыва», и там значилось прежнее имя – Людмила. А в этом году в документе о звании «Народный артист республики» все было указано верно.
Сегодня Людмилы Окан-ооловны Намчылак больше нет. Есть только Сайнхо Намчылак (Sainkho Namtchylak).
Кстати, смена имени у тувинцев – традиционный обычай. Если ребенок болел, была какая-то опасность для него, родители передавали сына или дочку в другую семью, давали другое имя, чтобы уберечь от беды, чтобы не нашли злые духи. Вот и я взяла и перевела свое артистическое имя в паспорт: теперь уж точно – не найдут.
Советую и дочерям Тувы – девочкам из ансамбля «Тыва кызы», исполняющим хоомей, переименоваться, чтобы те злобные духи, которые, якобы, ищут, просто не нашли.
– Этот совет, как я понимаю, касается, комплекса наших исполнительниц хоомея. Не всем нравится то, что делает руководитель «Тыва кызы» Чодураa Тумат. Якобы, женщинам исполнять горловое пение нельзя, запрещено – исторически и традиционно. Это слово «нельзя» очень беспокоит Чодуру. На мой взгляд, даже чересчур. А ваше мнение?
– Думаю так же: надо меньше комплексовать. Женщинам много чего исторически запрещалось – и во всем мире, и в Туве, в частности. И они очень долго боролись за свои права, в том числе – в творчестве. Так что, от всех этих прав сегодня надо отказаться, потому что «традиционно нельзя»?
Говоря о развитии и сохранении традиций, нужно помнить о том, что горловое пение в женском варианте у тувинцев существовало всегда, просто оно было непубличным. Исполнительниц в этом стиле раньше было намного больше, чем мы думаем. Сейчас наши ученые этим заинтересовались, думаю, они еще скажут свое веское слово.
Сегодня тувинский хоомей женщины во всем мире изучают и исполняют: немки, американки. А мы сами себе запрещаем? Надо перестать самоедством заниматься, надо сказать: да, женский хоомей был. И хранить его, развивать новые формы.
И это отлично, что сегодня женский хоомей в Туве продолжает развиваться, что девушки из «Тыва кызы» стали добавлять к нему свое отношение, свое понимание. Чодураа Тумат поет очень мягко, тихо, деликатно – так, как если бы пел шестилетний мальчик. Айланмаа Дамыран исполняет ближе к стилю мужскому. Каждая – по-своему, неповторимо.
А у меня уже идет такой эстрадный вариант, близкий к авторской песни, поскольку использую уже элементы современной музыки. Переключаясь из одного регистра в другой, пою то очень тоненьким сверкающим голоском, то вдруг низким и гудящим, то перехожу в средний регистр.
Работаю в области изучении звука, изобретении новых форм, очень много импровизирую. Я – авангардная певица.
– Постоянно быть в авангарде – это не для слабонервных.
– Это ведь в любом творчестве так: кто-то начинает первым, а потом по его стопам идут другие. И первому приходится придумывать что-то еще и еще. Потому что это закон: или вверх, или вниз. Мое место часто хотят занять, даже не осознавая этого.
– Успех, как и Луна, имеет и обратную сторону – невидимую для любующихся спутницей Земли. Та, другая, сторона, вам знакома?
– Да, это неизбежно: если есть почитание, любовь зрителей, то будет и зависть. В цеху коллег это неизбежно.
Я – очень чувствительный человек, поэтому остро ощущаю это. Подсознательно ощущаю настрой некоторых: да что это такое, разве это музыка? Для некоторых это – какофония, набор звуков.
А для меня эти звуки олицетворяют голоса природы и космоса, которые мы не имеем возможности замечать. Как говорят монахи, не пробуждено еще наше сознание, чтобы охватить и преобразить эти неслышимые, не замечаемые большинством звуки тонких миров и далеких галактик.
Саркастически настроенные будут радоваться: ага, а вот сегодня она не так пела, как на диске! Боже мой, да на диск я шесть месяцев эту песню записывала, чтобы она именно так прозвучала.
И они пытаются сами записать эту песню в студии, но не могут воспроизвести ее в такой же атмосфере и окружении, у них ничего не получается. По простой первой причине: у них нет пока таких студий. И по второй: нужно такое чудесное стечение музыкантов, с которыми совпал настрой твоей души.
Поэтому и я не могу повторить точно так, как на диске. Могу исполнить только максимально приближенно, потому что каждый раз музыкальный и душевный настрой – разные.
– Певица, актриса без поклонения вянет, как цветок без дождя. Ваши сегодняшние поклонники – кто они?
– Поклонников много, но это не совсем персонально. Большинство из них видит во мне не женщину, а певицу. И боготворит, как создание природы. Их любовь, скорее, связана не конкретно только со мной, а с тем, что я записала.
Среди них много молодежи. Много состоятельных людей. Есть сверхбогатые, есть бедные. Они все – разные, но объединяет их любовь к голосу, к альбомам, на которых он звучит. Это уже часть их сознания, их жизни.
– А тот, кто ценит в вас именно женщину – бой-френд, как сейчас говорят, есть?
– Есть. Вернее сказать так: я люблю и любима. Но называть его не стоит, поскольку после развода со вторым мужем решила больше в свою частную жизнь никого не допускать и даже в общественных метах не появляться с человеком, которого люблю.
Мне хотелось бы сохранить эту тайну. Это только мое, интимное.
Хотя сквозь стихи и песни это все равно проскальзывает. Но я не хочу делать ему больно. Не хочу делать больно и тем, кто был со мной, и тем, кто хотят быть со мной.
– Одиночество среди людей приходилось испытывать?
– Очень часто. Почти всегда.
Вот мне с вами легко сейчас. Но у меня таких знакомых, как вы, немного, очень мало – в смысле открытости. Не знаю, почему вам это удалось. Такая открытость дорого стоит. Знаю, что если я с вами появлюсь, то мне не будет одиноко.
Но даже в Вене не люблю появляться в людных местах: на всяких там вечеринках, презентациях. Наверное, это все-таки другая сторона успеха. Мне стало сложно появляться даже в местах, где не знают, кто я такая по профессии. Люди все равно чувствуют: в этом что-то есть. И происходит нечто такое просто от того, что они видят мое присутствие.
И эти потоки мыслей, которые начинают из них извергаться…
– Понимаю: быть не такой, как все, постоянно – в центре внимания, удивлять и производить впечатление очень сложно.
– Это происходит уже само собой, естественно. Это просто находится при мне, и это невозможно выключить: энергетическая аура. И люди это чувствуют. Даже если я просто вошла в автобус и села, чувствуют. Такой феномен.
– Самый ваш счастливый день?
– Когда мне в 1986 году дали премию в Краснодаре. И я официально была признана.
– Главный недостаток Сайнхо?
– Курение. Хотя и стараюсь максимально сократить его до трех сигарет в день: утром, днем и вечером.
– Телевизор или радио?
– Радио.
– Книга или телевизор?
– Книга.
– Интернет или бумажная газета?
– Интернет. Интернет – такой невероятный архив. Там можно найти все.
– Любимое блюдо?
– Итальянская паста – спагетти.
– Идеальный мужчина в природе существует?
– Да. Но он не может быть со мной. По многим причинам.
– Идеальный зритель, слушатель – кто он?
– Тот, который помогает тебе творить. Тот, кто живет вместе с твоей музыкой во время исполнения.
– Следующее выступление на родине – когда?
– Уже скоро – в июле. С французским коллективом приезжаю сначала в Красноярский край – на фестиваль «Саянское кольцо», а затем – в Туву, в Чадан, на фестиваль живой музыки и веры «Устуу-Хурээ», который начнется 13 июля.
– Признание, какой страны для вас особенно дорого?
– Естественно, родины. Но настоящее признание, когда все – от детей до стариков – знают, узнают и почитают. Пока еще этого нет.
Это очень важно, чтобы твой собственный народ, друзья, близкие, родные начали тебя понимать или хотя бы уважать.
– С пониманием была проблема?
– Да, раньше. В этом была и моя вина. Но подростковый период закончился. Тот, прежний, подросток во мне давно повзрослел. Начался зрелый период.
– Национальность – это важно для человека?
– Не могу ответить на этот вопрос однозначно. Зависит от ситуации.
Корни своей культуры могут быть рассмотрены только с национальной точки зрения, например: я – тувинка, и все. И могут быть рассмотрены как корни культуры во взаимосвязи с другими культурами.
Вы не можете сказать, что это – национальное, если нет различного – другого. Это то же самое, когда вы не сможете сказать, что такое день, если нет ночи. Вы не можете объяснить, что такое черное, если нет белого. Если бы я все время смотрела только на своих, то, наверное, не добилась того, чего добилась. Лицом к лицу лица не увидать.
Мир состоит из разного. И знаете, о чем я часто думаю? Что однажды утром, проснувшись, мы все вдруг озаримся пониманием нашего единства. И научимся не ссориться, не давить друг друга, а помогать друг другу. И поднимемся на ступень выше.
– Вы – женщина широких взглядов?
– Тоже зависит от ситуации. В некоторых ситуациях могу быть очень консервативной.
– Вы – и консерватор? Сложно даже представить.
– Иногда могу быть очень консервативной. Например, я – за тесную связь между поколениями, за то, что в Туве является нормальным: три поколения семьи живут в одном доме. В Европе это почти невозможно. Возможно только, наверное, в восточной: у словаков, чехов, хорватов. А вот у австрийцев и немцев – никогда.
В 18 лет тебе складывают вещи: теперь ты полностью самостоятелен, живешь отдельно, а родители могут пожить для себя. Я не могу с этим согласиться. Между нами с дочкой нет такой формальности взаимоотношений, как у них.
– Ограниченность человека – это большой минус?
– Человек для меня до сих пор еще загадка. И поэтому я не могу сказать: это настоящая ограниченность, или искусственная маска.
– Основная проблема мира?
– Ядерная энергетика. Все это оружие еще можно пока как-то контролировать. Но ядерная энергетика не зависит от всех этих датчиков. Природный катаклизм – и она уже вырвалась из-под контроля. Трагедия Японии в марте – очередной пример этого.
– Главная песня вашей жизни?
– Бесконечная песня, которая длится всю жизнь.
– Музыкант, композитор, до уровня которого вы стараетесь дотянуться?
– Универсум – Вселенная. Это самый лучший композитор. Все вокруг нас имеет волновую природу и звучит: люди, цвета, Земля, звезды, планеты. Мир состоит из звуков.
Природа – самый лучший композитор. Остальное – приходит и уходит.
– Главный секрет Сайнхо?
– Если это секрет, зачем его раскрывать?