|
 Я родился и вырос в Кызыле, поэтому все связанное с моей малой родиной вызывает у меня интерес. О том, что известный писатель Александр Проханов бывал в Туве (участвовал в молодости в геологической экспедиции), я знал с детства — увидел, наверное, в биографической справке в одной из книг или журнальных публикаций. А относительно недавно, листая старые подшивки еженедельника «Литературная Россия», наткнулся в редакторском врезе к рассказу Александра Проханова «Тимофей» на такие слова: «Впервые рассказы А. Проханова появились в газете „Тувинская правда"». Это известие породило у меня много вопросов к Александру Андреевичу. Довольно долго я всё собирался позвонить ему, и вот собрался. Узнав, что хочу поговорить о Туве, писатель пригласил встретиться на следующий день.
— Александр Андреевич, вы специально выбрали Туву, когда появилась возможность устроиться в геологическую экспедицию, или просто было желание уехать по-настоящему далеко от Москвы?
— Нет, Тува не стала случайностью. Школьником, как и все, я коллекционировал марки. И в то время ходила потрясающая серия тувинских марок. Они были посвящены природе, и выделялись необычной формой — треугольники, даже, кажется, ромбы. Очень красиво на них были изображены горы, тайга, реки, юрты, кони, верблюды, дирижабль… И это меня взволновало: боже, неужели есть такие дивные страны! И когда я вырос и обрел некоторую степень свободы, то стал искать, как бы попасть в Туву…
Однажды меня познакомили с начальником геологической экспедиции, которая отправлялась в Туву разведывать известняки и глины для будущей Саяно-Шушенской ГЭС. Я предложил свои услуги, и меня взяли радиометристом. Мне вручили прибор с индикатором, я ходил с геологами и искал уран. Иногда индикатор начинал дрожать, я делал отметки.
Наш лагерь стоял у подножия неправдоподобно красивой, величественной горы Хайыракан, на берегу Енисея… Мы приехали весной, и я увидел потрясающий ледоход. На берегу был жар, а по реке ползли сверкающие льды, терлись, лезли друг на друга. Прошла зимняя дорога через Енисей, какая-то измятая барка, труп марала, вмерзший в лед. И кричали-кричали-кричали селезни и утки… Меня всё это ошеломило.
— И сегодня доехать из Москвы до Тувы — целая история. А как вы добирались тогда, в середине 60-х?
— Как добирался?.. Я в Туве был два раза…
— Да?
— Первый раз в экспедиции, а второй — на Тодже. Я прилетел с женой и двумя детьми. Этот второй визит был абсолютно частный, я общался только с природой и рыбаками. Мы жили на Тодже, сказочном озере… А как добирался? Во второй раз, помню, мы сели в Москве в самолет, тогда уже реактивный, и долетели до Красноярска, оттуда на моторном до Кызыла, а в Кызыле пересели на бипланчик. Мы жили рядом с Тоора-Хемом, центральным поселком района. Я наблюдал работу рыбаков: как они добывали рыбу, клали ее в бочки, бочки затаскивали в самолеты и отправляли в Кызыл… Как-то раз мы пошли ночевать на берег. Я разбил палатку, и мы смотрели на длинные рыбачьи лодки. Легли спать, а утром увидели, что прямо рядом с палаткой расцвели марьины коренья. Дикий пион. И это было как чудо, будто природа сделала нам с женой подарок, приняла нас…
А в первый раз мы долетели то ли до Красноярска, то ли до Абакана, а дальше ехали на автобусе. Помню Усинский тракт, слепые повороты, серпантин, пропасти, перевалы. И нам постоянно показывали: вот здесь завалился автобус, вот туда сорвался грузовик… Ехали долго, медленно, и во мне росло нетерпение — когда же будет Тува, есть ли она на самом деле? Она появилась и осталась во мне навсегда. Там за несколько месяцев произошло несколько очень важных для меня событий.
— Вот об этом я как раз и хочу задать уточняющие вопросы. Начну с главного — в Туве состоялся ваш литературный дебют. Первые публикации. Как это произошло?
— Это была та пора, когда я уже бросил свою инженерию, поработал лесником, и уже писал рассказы. Некоторые из этих рассказов, этюдов я привез с собой в Туву… Даже и не помню, как именно я пришел в редакцию «Тувинской правды». По-моему, взял да и зашел. Маленький белёный домик… И там мне встретился такой человек — Ким Ляско. Я не знаю, какой отдел он возглавлял, но принял мои рассказы именно он.
— Он был пожилой?
— Ким был старше меня — а мне было лет двадцать пять, — но не сильно. Достаточно еще молодой человек. Ему мои рассказы понравились, и он не скрывал этого. Я удивился: впервые к моим рассказа так хорошо, даже восторженно отнеслись. И некоторые из них были опубликованы в «Тувинской правде», что для меня был тогда великий успех. Да и, как видите, я спустя полвека помню и имя того, кто посодействовал публикации, и название газеты, и сами рассказы, конечно…
— А что это были за рассказы?
— Один назывался «Звездный конь». Это абсолютный этюд — этюд о том, как девушка и парень ночью пошли к пасущемуся коню, и вот они стоят под огромными звездами, и конь будто улетает в небо… Такая лирика… Другой рассказ уже был вынесен из моего геологического опыта в Туве.
— Извините, а вы разве не один раз были в редакции «Тувинской правды»?
— Мы приезжали время от времени в Кызыл по разным делам, и я забегал в газету.
— И отдавали рассказы, написанные от руки?
— Тогда это было в порядке вещей. Вообще пишущая машинка была редкостью, поэтому никакого удивления рукопись — написанное рукой — не вызывала… Так вот, второй рассказ назывался «Тетёрка». Сюжет такой: у нас был переход, долгий, по тайге. С провизией было тяжело, все были голодные… Проходя через кущи, мы увидели гнездо тетерки, прямо около тропы. Раздвинули кусты, а она сидит на яйцах. Такая беззащитная — возьми, оторви голову и съешь. И меня поразило, что голодные суровые мужики, не сговариваясь, отошли. Пошли дальше.
Фрагменты рассказа «Тетёрка» («Тувинская правда» от 21 июня 1964 года)
«…Мы все мечтали о мясе. За плечами у нас болтались карабины, патронные сумки были туго набиты, но мяса не было. Мы недавно вышли из зоны пожаров и шли теперь по зеленой тайге, но, видно, огонь разогнал козлов и медведей, а из птиц нам встречались одни кукушки да серые краснохвостые дрозды. На привалах мы грызли черные сухари, запивая их пресным чаем.
Нас не радовала красота этих мест; синие горы, охваченные у подножий зеленым воротником лесов, чистое серебро ледников, светлые быстрые ручьи, бегущие под корнями цветов, оставляли нас равнодушными. Мы проламывались через лес, снимая с лица паутину, и мечтали о мясе.
<…> На земле, под распахнутым зеленым кустом, на гнезде сидела тетерка. Она плотно закрывала гнездо, распластавшись по нему своим телом. Толстая, гладкая куриная головка с блестящим клювом приподымалась над гнездом. Черные, выпуклые, очень живые и очень влажные глаза редко и быстро мигали, полные ужаса. А мы обступили гнездо, в расстоянии полуметра, склонили головы и глядели".
— Были еще публикации. Кажется, и журналистские заметки, маленькие очерки… Но почему я говорю об этом так неопределенно — у меня не осталось ни рассказов, ни газет с моими вещами того времени.
— Почему?
— Я их сжег… Дело было так. Вернувшись в Москву окрыленным, вдохновленным первыми публикациями в республиканской газете, мне захотелось показать свои тексты настоящему, профессиональному, что называется, писателю. Лично я ни с кем таким не был знаком — развивался вне литературного мира… Мне нашли такого писателя по фамилии Финк… Виктор Григорьевич Финк. Он был интересен тем, что во время Первой мировой войны служил во Франции в Иностранном легионе. Такой человек с биографией… И я ему принес в основном те рассказы, что написал в Туве. Это были небольшие вещи, но их было довольно много… Через некоторое время я пришел за отзывом, и Финк всё забраковал. Очень жестко, без всякого снисхождения. Сказал, чтобы я занимался чем угодно, но писать не смел. Выделил лишь название одного рассказа — «Зеленый лоскут жизни». И я всё сжег, все рассказы, номера «Тувинской правды. Всё. Ничего не осталось.
— Вы так поверили этому Финку?
— Поверил. Я был молодой, наивный человек, и когда маститый писатель сказал, что я никуда не годен, я решил не писать. Я был сокрушен совершенно, не знал, как мне быть теперь. Мне было стыдно перед женой, дочкой в колыбели, стыдно, что я бросил инженерию, метался, куда-то ездил, чего-то хотел… Это был переломный момент. И позже у меня бывали такие моменты, когда казалось, что надо уходить, отступать, сдаваться. И тут же внутри возникал некий очаг, и вопреки всем обстоятельствам я действовал, действовал еще мощнее, чем до этого. Так было и в политике, и в литературе. И в ту же самую ночь, страшную ночь, за маленьким столом в углу комнаты я написал «Табун». Этот рассказ нигде не был опубликован в то время, потому что его все отвергали, видели в нем некие аллюзии… Но «Табун» я до сих пор считаю одной из самых значительных своих вещей. Позднее я поместил его в недра своей книги о Чернобыле «Шестьсот лет после битвы». Я перенес топографию в Чернобыль, где уничтожали после аварии зараженный скот, но сам рассказ был навеян сценой, которую я увидел в Туве — как расстреляли табун лошадей, больных сапом…
— Александр Андреевич, а как жена отпускала вас в такие длительные и нередко опасные поездки? На Даманский, в Афганистан, Никарагуа, Чернобыль, Чечню…
— У нас с ней был такой договор… Мы ведь с ней встретились не Москве. Я тогда бросил Москву, маму, бабушку, невесту, работу. Решил идти путем одинокого странника. Жил возле Новоиерусалимского монастыря. Людмила, моя будущая жена, приехала туда на этюды, она была художница, и там мы познакомились. И я понял, что это моя жена. Но когда я делал ей предложение, я сказал: я тебя никогда не брошу, ни-ког-да, что бы ни случилось, но ты дай мне обещание, что никогда не будешь запрещать мне ездить, путешествовать. Она согласилась. И это соблюдалось. У меня не было никаких других жен, а она мне позволяла всю жизнь мотаться. Сначала я ее пытался брать с собой, когда она еще не была обременена детьми, домом, а потом это стало невозможно…
Но во второй раз в Туву я поехал с Людмилой и двумя детьми. Третьего, младшего, еще не было. Мне было так хорошо в Туве в первый раз, что я решил показать ее своей семье.
— А как вам показался Кызыл во время первого приезда? Было ли заметно, что еще недавно это была столица независимого государства, которая на картах мира обозначалась таким же большим кружком, как Москва, Берлин, Париж?
— Это был маленьким советский городок. Деревянные тротуары, барачные кварталы, много избушек. Город лепился к реке, к Енисею, там была довольно живописная набережная, были новостройки, центр, а чуть дальше от Енисея — обычные улицы, как во многих сибирских и уральских городах. Мне, признаться, Кызыл не был особенно интересен. Я скорее хотел на природу, в экспедицию. Всё что у меня связано с Тувой — связано с Енисеем, тайгой, горами. И люди меня интересовали не городские… У меня был очерк о двух тувинских парнях — молодых учителях, — которые живут далеко от Кызыла.
Фрагменты очерка «Два друга» («Тувинская правда» от 2 июня 1964 года)
«Они выросли здесь, на берегах Енисея, среди земледельцев и чабанов. На их глазах совершались преобразования, изменившие облик тувинской деревни. И оба друга, желая как можно лучше служить своему народу, обретающему вторую молодость, решили стать учителями.
<…> Короток досуг учителя. Но если эти минуты выдаются, друзья их проводят вместе. Они любят встречать рассвет на голубом Енисее, вытягивая из воды тяжелых тупомордых налимов. В охотничий сезон их нередко можно увидеть возвращающимися с озер, увешанными изумрудными селезнями. Они не прочь посостязаться в стрельбе из лука, схватиться в буйном хуреше".
— А я ведь был в то время охотником. Взял с собой ружье, и именно в Туве эту страсть у меня отшибло.
— Как это произошло?
— Там какая была охота… Наш лагерь, как я уже говорил, находился на берегу, имелась резиновая лодка. Я садился в нее, и течением меня несло по протоке Енисея. Поднимались утки, целые тучи, и я в эти тучи стрелял. Утки валились с неба. Одних я успевал подобрать, других уносила вода… Потом я причаливал, подъезжал грузовик и забирал меня с добычей. Мы варили похлебку из утятины. И однажды, когда я вот так же летел вниз по течению на лодке и ожидал подъема уток, поднялся журавль. Я машинально выстрелил по журавлю. И до сих пор в ушах хруст крыльев, которые перебивает дробь… Я бросил ружье на дно лодки и с тех пор не охочусь. Разве что за бабочками и сюжетами для книг…
Еще в Туве произошло интересное, загадочное событие… Я был молодой мужик, без женщины, во мне копилась мужская сила. Как-то раз мы выехали на нашем «Газоне» на берег. Берег был пустынный, и вдалеке появился другой «Газончик», геодезистов. И из этого «Газончика» вышла женщина. Расстояние было большое — метров восемьсот, поэтому я не мог различить ее лица, но это только усиливало мое волнение. И я непроизвольно пустил в ее сторону волну страсти. Даже воздух зарябил, заколыхался. И самое удивительное, я почувствовал, ощутил физически ответную волну… Потом мы съехались, и это оказалась жена кого-то из геодезистов. Мы посмотрели дуг на друга, и я понял, что она тоже испытала удар энергии. Позже этот случай помог мне понять многие вроде бы странные философские, религиозные теории…
— Ваши тогдашние поездки, частая смена работы, это было осознанное накопление жизненного опыта, или некое томление от пребывания на одном месте, или желание укрыться от мегаполиса?
— Тогда это была охота к перемене мест. Очень распространенная тяга у молодежи всех эпох. Я оказался тогда освобожденным человеком — освобожденным от военной организации, от опеки любимых мамы и бабушки, и мог использовать свою свободу, мог покорять пространства. И я был опьянен этим. Я двигался, чтоб посмотреть землю, а для прокорма устраивался работать лесником, геологом…
— А были такие затаенные мысли: вот это мне пригодится в будущем, вот это нужно запомнить?
— Были, были, конечно. Я ведь ушел из инженерии потому, что начал писать. Конечно, я понимал, что мои странствия ложатся в основу будущих произведений. И я выбирал такие места, которые смогли бы меня вдохновлять. Сначала это была природа, потом деревни, затем — крупнейшие стройки, военные базы, войны, сейчас — заводы… Мои работы не были для меня лишь источником материального существования. Ведь часто как бывает у писателей — работаешь в одном месте, а пишешь о другом. Твое повседневное делание находится в противоречии с твоим творчеством. И твое основное делание становится тебе в конце концов ненавистно. У меня этого не было. Всё, чем я зарабатывал на хлеб, было одновременно и источником для моих вещей, ложилось в мои тексты. И по сей день так, кстати.
— Александр Андреевич, чем вы можете объяснить, что так достаточно легко простые, рядовые люди в 1991-м позволили отделить друг от друга союзные республики, что большое число людей, в том числе и в российских автономиях, было в конце 80-х — начале 90-х за выход, скажем, Татарстана, Чечни, той же Тувы из состава России?
— Каждый народ, каждое племя, конечно, мечтает жить отдельно от остальных. Чтобы связать народы — нужна идея. В конце 80-х старая идея обветшала — и ей очень помогли обветшать, — новой не было, и страна развалилась. Ельцин хотел сделать из России национальное государство, но тут же пошел процесс отделения автономных республик, возникла цепь национально-освободительных движений… И не только автономные республики хотели отделиться! Вспомните, желали быть вне России Сибирь, Урал… Ельцину, наверное, объяснили, что таким образом он останется вовсе без территории, и он стал тормозить этот процесс. Довольно кровавыми методами… Постепенно произошло переосмысление России как империи. Империи в нашей особой, российской форме, которая не имеет ничего общего с Британской, Испанской… Но давайте вернемся к Туве.
— Согласен. А хотели бы снова в Туве побывать?
— Тува, это места моей молодости. Человеку пожилому всегда хочется погрузиться в свою молодость, вспомнить минуты счастья. Это серьезное искушение, потому что, оказавшись в местах, где был счастлив, ты понимаешь и то, что сами эти места изменились, и главное — изменился ты. Поэтому лучше нести пережитое в себе.
— А Сергей Кужугетович Шойгу не приглашал порыбачить?
— Мы с ним не столь близки. Я вхожу в Общественный совет при Министерстве обороны, и в этом качестве с Шойгу встречаюсь относительно часто. Совместный отдых мы с ним не планировали… Но по делу, может быть, и побываю в Туве. Например, возьмем и организуем там заседание Изборского клуба. Сейчас он пользуется большой популярностью, у нас около тридцати отделений. Почему бы не открыть отделение и в Туве?
|
|
Культура 
