65 лет со дня рождения "тувинского князя" в кинематографе Шамиля Седен-оола

Сегодня исполняется 65 лет со дня рождения выдающегося тувинского кинодокументалиста Шамиля Юрьевича Седен-оола (1948-1997). Он был сыном легендарного разведчика тувинского эскадрона Оюна (Юрия) Пандар-ооловича Седен-оола, который добывал «языка» в самой сложной ситуации, не раз считался погибшим, но выживал. После войны Юрий Седен-оол окончил летное училище, работал в Твери. Его сын от брака с известной актрисой тувинского театра, писателем и великолепной рассказчицей Мариам Рамазановой стал во многом первым в Туве – первым возглавлял корпункт Восточно-Сибирской студии кинохроники в Туве, его работы первыми вышли на уровень международных фестивалей, он первым начал международные проекты по пропаганде искусства Тувы. Фильм «Чингизблюз» Роко Белича, ставший номинантом на Оскара в 1999 году, по большому счету был задуман именно в переговорах с Шамилем Седен-оолом и должен был стать совместным проектом.

Мы приводим воспоминания о киномастере из Тувы его коллег. Фрагмент из книги Татьяны Зыряновой "Мастера экранной публицистики Сибири" (Иркутск, 2009 год)

Это был необыкновенно талантливый человек. Еще один ас из собкоровской гвардии студии. Начинал ассистентом опера­тора у Анатолия Сидлера. Блистательно закончил операторский факультет ВГИКа. Больше двадцати лет проработал на тувин­ском корпункте, в столице автономной республики — Кызыле. Он был мастером высочайшего класса, и талант его был много­гранен.

Во-первых, он проявил себя как блестящий журналист. В небогатой событиями Туве всегда находил совершенно сенса­ционные или просто поражающие своей новизной, незатертостью темы. Чаще всего в центре его внимания оказывался необычный человек, яркая личность. Именно через интересно­го человека он решал любой сюжет. Безликость — это не его стиль. Круг интересов Шамиля был необычайно широк. Его ге­роями могли быть и потомственная шаманка, и ученый-археолог, участвующий в раскопках знаменитых тувинских курганов. Судьба простого чабана занимала его не меньше, чем судьба ак­тера с мировым именем Максима Мунзука, сыгравшего глав­ную роль в фильме Акиро Куросавы. Мараловод на зверофер­ме в его сюжетах был ничуть не менее занимательным, чем из­вестнейший артист цирка, выступавший с уникальным, никем не повторенным аттракционом — с дрессированными марала­ми. Об этом в 1991 году был снят по моему сценарию фильм «Охота пуще неволи».

От его репортажей просто невозможно было глаз оторвать. Вспоминается его «Верблюжья парикмахерская». Как стригут овец, зритель видел многократно. Но верблюдов... Оказывается, верблюды — не большие модники. И стричься не любят. Как смешно они сопротивляются «парикмахерам», как борются за право оставаться лохматыми... Такой документальной комедии я не припомню. Или сюжет «Поймай подарок арканом» — о древнем тувинском обычае: праве жениха выбрать из табуна лучшего скакуна. Но выбрав его, он еще должен коня заарка­нить. Поединок коня и юноши под улюлюканье свадебных го­стей — зрелище незабываемое!

Седен-оол был знатоком самобытной культуры своих соо­течественников, народных промыслов, ремесел, народного ис­кусства. Как поэтично и изобретательно он снимал работы рез­чиков по камню. Как умел «оживить» поразительные по своей выразительности фигурки пастухов, охотников, наездников или поединки борцов-хуреш. В галереях мастеров был представлен весь животный мир Тувы: яки, олени, маралы, верблюды, ко­ни, собаки, дикие обитатели тайги и степей. И все это сделано сюжетно, схвачено в момент наивысшего движения, а подчас карикатурно и смешно. Используя световые эффекты, крутя­щиеся подставки и другие операторские хитрости, Шамиль превращал каменные скульптурки в ожившие сказки.

Знакомил Шамиль зрителей и с мастерами горлового пения и игры на хомусе, а также с победителями национальной борь­бы хуреш. Со знаменитыми «каменными бабами» — «кижи-коже», напоминающими огромных идолов с острова Пасхи...

Из всего перечисленного мною может создаться впечатление, что оператор эксплуатировал местную экзотику. Это — не так. У него было много современных, острых, публицистиче­ских материалов. В годы перестройки он первым в стране снял десятиминутный фильм о наркоманах «Дикое поле» («Вост. Сиб.». № 7. 1987). Первым же снял материал о бомжах. Невоз­можно забыть и его сюжеты об экологических катастрофах. На­пример, рассказ об асбестовом руднике. И, наконец, знамени­тый остропроблемный фильм «Зона затопления», получивший «Серебряного дракона» на международном кинофестивале в Кракове. Фильм был снят в содружестве с режиссером Борисом Шуньковым в зоне строительства очередной Енисейской ГЭС. Многое в этой ленте было подсказано и организовано Седеном. Но не только умение найти тему отличало Шамиля. Вто­рое ценное качество — несомненные режиссерские способно­сти. Он выстраивал свои материалы на зависть многим приз­нанным мастерам режиссуры. Мне довелось работать с ним на двух спецвыпусках, адресованных детской аудитории. Это «Та­нец орлят» и «Маэстро Беркутчи». Сценарии были мной по­дробно разработаны, но на съемки приехать не удалось. Седен снимал и как оператор, и как режиссер. Причем, что бывало у нас очень редко, Шамиль старался точно следовать сценарию. Ему приходилось организовывать целые эпизоды, например, эпизод пошива одежды для хурешиста, эпизоды экранизации легенды о великих борцах и о том, где, из каких источников черпали они свои богатырские силы. Да и главные герои ленты — восьмикратный чемпион Сибири и Дальнего Востока Ооржак и его сын Кат были сняты в фильме без особых изменений. Как человеку талантливому, ему не надо было самоутверждаться за счет отметания чужих идей, как это порой бывает. Он был, по большому счету, человеком кино, не любил работать в одиноч­ку. Кинематографическое братство не было для него пустым звуком. Он с удовольствием аккумулировал и блистательно во­площал как свои, так и чужие идеи. Обе ленты, и «Танец ор­лят», и «Маэстро Беркутчи», не потеряли своей актуальности, до сих пор нравятся как детской, так и взрослой аудитории. Причем по рейтингу с большим преимуществом обходят дру­гие, более расширенные студийные фильмы, приближаясь ктакой классике, как картина А. Белинского «За баргузинским соболем».

Третий и главный талант Шамиля — операторский. Он ви­дел деталь и через эту деталь умел показать целое. Так, в сюже­те о загрязненности атмосферы асбестовой пылью он сделал та­кой кадр: женщина пылесосит затянутое сеткой окно, сетка на глазах из серо-черной превращается в белую. Просто и доказа­тельно. В том же сюжете детей садиковского возраста учат пользоваться противогазами. Девочка, одетая в противогаз, пе­ленает куклу — сильнейший кинематографический образ, не требующий комментариев. «Картинка» убеждает сильнее вся­ких слов. Кстати, позднее подобный эпизод повторила режис­сер Т. Чиркова в телевизионном фильме об экологии г. Брат­ска. Он и там сработал безотказно. Мне было интересно, как Шамиль нашел такую деталь. Он рассказал, что снимал заказ­ной материал о гражданской обороне. И на съемках увидел ма­ленькие противогазы. Узнал, что оказывается и такие размеры для самых маленьких детей существуют. И сразу придумал, как он это использует — ребенок, играющий в куклы в противогазе. Вот так в голове у талантливых операторов рождаются образы, которые при необходимости можно использовать.

Не ждите подарков от реальной жизни. Жизнь в своем буд­ничном течении, как правило, невыразительна. Так же как пи­сатель собирает образы, записывая их в свою записную книж­ку, должен искать и собирать образы кинематографист.

Ну и, конечно, кроме изобретательности Шамиль Юрьевич владел всей палитрой операторских приемов. По уровню владе­ния светом как средством создания определенного настроения или стиля ленты мастерство Седен-Оола можно сравнить толь­ко с мастерством его учителя Анатолия Сидлера и, может, еще с искусством Петра Власова.

А если говорить об искусстве композиции, умении строить перспективу, использовать выразительные ракурсы, применять нужную оптику — то и в этом он проявлял себя как истинный художник. Вспоминается один показательный случай. Когда Шамиль снял о наркоманах «Дикое поле», операторская работа была оценена по 1-й группе оплаты. Вскоре молодой операторснял на ту же тему сюжет. Его работа была оценена на «троеч­ку». Возмущенный, он пришел в редакцию доказывать, что оценка несправедлива: «Шамилю за те же самые эпизоды: 1) рейд милиции по подвалам и чердакам; 2) осмотр наркомана у врача; 3) производство и продажа наркотиков; 4) сжигание нар­котиков и т. д. вы поставили высшую оценку. Почему?», — во­прошал он. И тогда мы с ним пошли и на монтажном столе со­поставили эпизоды. Рейд милиции был снят Шамилем в тем­ном подвале при помощи моделирующего ночного света. Узкий луч выхватывал из темноты то глаза наркоманов, то руку нар­комана, прикрывающую лицо, то пар над кастрюлей с каким-то колдовским варевом. Все — как в триллере — тревожно, пре­ступно и страшно. Неопытный оператор подобную же сцену снял рисующим светом (т. е. светом, соответствующим солнеч­ному дню). Обнажился грязный, замусоренный, заплеванный подвал, неряшливые испитые подростки, немытая кастрюля с ханкой. В результате ни тревоги, ни страха, ни чувства, что по­пал в настоящую преисподнюю, ни ощущения преступности происходящего у зрителя не создавалось. Просто некая брез­гливость — и только.

Важно ведь не только, что, какой эпизод оператор снима­ет. Гораздо важнее, как он это снимает. Шамиль всегда точно чувствовал и понимал задачу каждого кадра.

Вспомним хотя бы почти библейские картины потопа из фильма «Зона затопления». Переселение отар овец, табунов ло­шадей, коровьих стад из мест затопления на новые земли. Па­ром с «беглецами» форсирует реку. Корова, падающая с паро­ма в воду, плывущие овцы. Пастух, несущий на руках собаку и бережно передающий ее с рук на руки на паром — как все это снято! Сердце холодеет от сочувствия и жалости... В блеске молний каменные идолы «Кижикоже» угрожающе смотрят на нас, на мгновенье появляясь из грозовой тьмы. Параллельно с ними появляются снятые ночью в свете луны лица тувинских певцов, напоминающие лики древних истуканов. А звуки гор­лового пения похожи то ли на плач, то ли на вой раненого зве­ря, подстреленной птицы... Будто сама природа оплакивает судьбу затопленных урочищ и пастбищ... Судьбу древней тувин­ской земли.

По лентам Седен-оола молодым можно учиться оператор­скому мастерству.

В 1992 году вышел на экраны последний для Шамиля Юрьевича фильм «Цыгане» (режиссер С. Пинигин). Студия в те годы агонизировала. Все корпункты были закрыты. Вместе с Шуньковым Седен-оол попробовал организовать свою студию «Тува-экофильм». Но оба они были только художники — люди, далекие от бизнеса. Дела шли не очень-то хорошо. На одной из съемок машина, на которой ехал Шамиль, попала в аварию. Оператор получил тяжелые травмы, от которых так и не смог оправиться. Он умер в 1994 году, не дожив и до 50 лет. Но оста­вленная им поистине бесценная хроника жизни Тувы ждет своего часа. Придет время, и волшебные кадры, снятые когда-то Седен-оолом, украсят новые документальные фильмы гря­дущего поколения кинематографистов.

Валерий ХОМЕНКО, кинорежисер

... Ястреб, сидящий на предплечье тувинца, казался чучелом. Еще секунду-другую, и с его головки был снят черный колпачок, потом дрогнул палево-жесткий, почти тигриный зрачок, шевельнулась судорожно шея, в кадре крупным планом, будто кривой турецкий кинжал-ятаган, обрисовался клюв, глубокая прорезь ноздрей как-то "изысканно" подчеркивала свирепость птицы, и вот она, крутанув корпусом, разомкнула и гордо повела серыми парусами крыльев. И уж совсем чудом было видеть на экране весь ход охоты -- ведь не художественное же это кино, "с фокусами", дрессурой, а рабочий материал очередного сюжета для киножурнала "Восточная Сибирь": как взмывал хищник в поднебесье, парил сквозь тучи, камнем падал на волка, бегущего трусцой по склону сопки, в загривок ему крючьями лап, вонзившись, когтил серого в клочья!

Все это ошеломляло. Ничего подобного на документальном экране не было, пожалуй, с 50-х годов, когда легендарный Алексей Белинский снимал свою ленту "За Баргузинским соболем", где очень детально и выразительно были воспроизведены перипетии отлова благородного зверька.

Сюжет ястребиной охоте -- а она там еще практиковалась -- в Туве, в глубинке, "добыл" своей камерой Шамиль Седен-оол, оператор кинокорреспондентского пункта Восточно-Сибирской студии кинохроники в Кызыле.

Шли 80-е годы, и то, что она развалится, как и множество других документальных студий страны, под прессом "рыночных реформ", и в дурном сне не могло бы присниться! Киносюжеты шли из корпунктов в Якутии -- от оператора Никандра Саввинова, в Бурятии -- от Михаила Дегтярева и Анатолия Сидлера, в Читинской области -- от Вадима Орлова, а позже Александра Новопашина (а до 1981 года к регионам ВССК относился весь, по енисейскому меридиану, от Хакасии до Таймыра, край Красноярский, где работали операторы Дмитрий Смекаев и Виктор Галаганов).

Седен-оол был, бесспорно, "звездой" среди коллег. Дай-то бы каких мастеров хроникальной кинокамеры. Отличался он, однако, каким-то стихийным азартом в съемках, может быть, жадностью, переизбытком страсти в том, что называется и в кино, как и везде, производственным процессом, романтической влюбленностью там, где не следует забывать о нормативах, плане, графике, лимитах.

Неспроста я вспомнил о сюжете, впечатлившем на студии многих, а уж у нас-то было предостаточно киношников, виды повидавших и в жизни, и на экране. Шамиль поразительно зорко, будто снайперским оком с высоты, выглядывал тему для своих съемок, на "жертву" кидался, что называется, без церемоний, не комплексуя: а все ли тут дозволено? Творческую "расправу" верша, я сказал бы, даже плотоядно, чисто по-художнически ненасытно. Правда, случалось, схватив главное -- яркие детали, портретные кадры, образные пейзажи, наметив схему композиции, он остывал к работе (прямо как у А. Блока: "... песня вам нравится? Я же, измученный, нового жду..."). И чтобы "добить" идею, Шамилю требовался сотрудник -- сорежиссер, монтажер. Явление в кино, искусстве, как известно, "бригадном", вполне извинительное. А первый импульс -- зачастую бесценен.

В 1991 году, переломном для всех, а для кинематографистов последнем "вольном" году (когда цензура пала, а государство еще дотировало киноотрасль), Седен-оол заявил тему о колонии бомжей в окрестностях Кызыла; короткометражный фильм ему помогала делать в качестве сорежиссера Татьяна Коновалова, звукооператор, а мне довелось его монтировать. Камера Шамиля буквально вгрызалась в души людей, признавших свое поражение в извечной битве за место под солнцем, ослабевших физически, по старости, в недугах, но немощных еще и перед волчьей моралью. Это была своего рода "эстетика беспощадного", в духе Достоевского, но и, как у гениального человековеда, острейшее, религиозного порядка, сопереживание рождалось на пределе болезненной жалости. Немало было кадров, бьющих по нервам даже профессиональных зрителей, и в то же время, дотошно влезая в каждую "щель" быта, скрупулезно "вылизывая" углы чудовищных трущоб, портретируя опустившихся героев, камера Седен-оола взвинчивала настроенческую атмосферу иных житейских сцен до патетики, до символического шабаша нищенствующих.

... На пустырь, арендуемый под свалку мясокомбинатом, к вечеру подъезжает пара самосвалов, и вот вываливают они из кузовов кучами отрубленные головы бараньи. Их тут горки -- что-то даже напоминает тамерлановы пирамиды черепов на полотне Верещагина "Апофеоз войны". Появляются изгои, со знанием дела выбирают из отбросов подходящую башку, другую, ножи точат, искусно выкраивают узкие полосочки вырезки, скоро и похлебка булькает в помятом котелке над костром... ну, слава богу, сегодня будем сыты, едва ль не до отвала, и лица светлеют, и можно улыбнуться -- судьбой почти довольны... А в памяти -- дистанционно -- всплывают кадры предыдущего эпизода: над иссохшей водокачкой, с помощью которой бомж-старик тщетно пробует выдавить влагу из земли -- кран натужно сипит, и только капли набухают, -- над ней косо висит линялый лозунг с обещанием какого-то счастья на этой грешной земле...

Лента под занавес перестройки не стала, правда, шедевром (хватало технических недотяжек в ней), но эта, кажется, последняя на студии заметная работа Седен-оола была, как представлялось, квинтэссенцией его стиля. Он, похоже, любил драматизировать каждую тему, за которую брался. Вот, скажем, экзотический сюжет о верблюдоводах, но снят он в период, когда животных стригут -- подвергают дискомфортнейшей для них процедуре. Это тоже отчасти охота профессионалов -- согнать стадо в загон, заарканить мечущегося красавца-уродца, он на всем скаку споткнется, люди кинутся ему в ноги, повалят, повяжут, волоком протащат живую тушу, в пене, поте, пыли; тяжкое дыхание распирает бока, и когда по ним заерзают машинками стригали, Шамиль обязательно снимает крупным планом глаза, и у верблюда оказывается, во взгляде тот же вопрос, с которым человек часто обращается к человеку: зачем же ты мучаешь меня, что плохого я сделал?

А в фильме "Охота пуще неволи", рожденном тоже благодаря неистощимому на выдумку сюжетов автору, режиссеру, оператору -- в трех ипостасях -- Седен-оолу (при соучастии опять же Т. Коноваловой и моем), рассказывалось о праздниках на арене и буднях закулисья кочующего тувинского цирка. Герой -- укротитель яков, быков, горных быков, мир объездивший, представлявшийся и королеве английской, и президентам азиатских стран, вдруг, репетируя, почувствовал, как остро сердце схватило, ослабел, тут же, на манеже, прилег, врачи "скорой" измеряют ему давление, и пульсация крови становится будто бы слышна под куполом, а отзвуки -- над хребтами Саян, под сводом небес...

Высшим взлетом в его творчестве стало содружество с выдающимся сибирским кинематографистом Борисом Шуньковым. Он влюбил его в свою Туву, но и Борису была свойственна высокая мера строгости в том, кого выбирать для работы на равных в сподвижники по съемкам. И случился у них тот духовный сплот, который вяжет профессионалов кино по-особому: и как художников, и человечески, и деловыми пристрастиями, и житейскими симпатиями, и еще чем-то таким, что, может, редкостно в искусстве, как истинно счастливая любовь в жизни.

Высокой наградой на международном фестивале в Лейпциге был отмечен их фильм "Зона затопления". Этот шедевр, что называется, на все времена. Тут авторы были как бы конгениальны друг другу. Борис был наделен поразительным даром любой документальный факт как руду переплавлять в драгоценное качество кинематографического образа. Шамиль был щедр на материал, насыщенный драматургическими завязками, самобытными героями, игровыми ситуациями. Татьяна, работавшая с нами, вспоминает:

"Мы носились в "уазике" по Туве, словно по вотчине Седен-оола. Неспроста ходили слухи, что в нем течет княжеская кровь старинных родов: в своих "владеньях" он, казалось, знал все и всех и его -- также. Заодно и меня с Борей принимали подчеркнуто почтительно, а Шамиль в общении с людьми был беспредельно, подкупающе непринужден, будь то неприкаянный бродяга или высокопоставленное лицо ( с многими из таких он в одних классах в школе еще учился). Общий язык мгновенно находил со всеми, но в Шамиле весьма заметно чувствовался властный тон, повелительная манера. Но именно это-то и располагало к нему таких разных людей. А что касается фильма -- а это был фильм о том, как водохранилище Саяно-Шушенской ГЭС, наполняясь, затопляет отчую землю, -- то его Шамиль мысленно уже будто бы снял, а сейчас, возя нас по родным степям, разворачивал кадры, эпизоды этого фильма перед нами в пространстве: "Вот здесь снимаем перезахоронение останков со старого кладбища, которое через неделю затопят. А здесь -- как с помощью трактора выдирают из земли древнейшего каменного идола -- Кижи-коже, дернут раз, другой, и трос обязательно оборвется... А в той деревне нас ждет гений -- знаменитый народный мастер горлового пения".

Я очень люблю эту 20-минутную ленту Бориса и Шамиля, писал уже о философской этике ее финала -- когда в бликах костра и при полной луне голосят певцы с бронзовыми лицами, а внимают им лики предков, высеченные века назад на камнях. Но особенно трогает меня, когда пересматриваю видеокопию "Зоны затопления", пламенный монолог женщины на митинге в защиту природы от вала индустриального потопа. Это Марьям Алексеевна Рамазанова, народная артистка, режиссер и писательница, очень уважаемый в республике человек, -- мать Шамиля. Добрейшая душа и то же время рафинированное существо, обитавшее, рассказывают, исключительно в сфере духа; все низменное, бытовое, прозаическое, казалось, этой женщины не касалось. В семье, в доме, где рос Шамиль, витала аура исключительности, собирались люди яркоодаренные. Максима Максимовича Мунзука, коллегу матери, всемирно известного исполнением роли Дерсу Узала в фильме великого Акиры Куросавы, Шамиль снимал у себя не раз, был с ним в приятелях, несмотря на внушительную разницу в возрасте, говорил ему "ты".

... Когда стало ясно, что студия в Иркутске превращается в недееспособную для серьезных художников, Седен-оол и Шуньков организовали свою, назвав ее "Тува-экофильм". Те спонсоры, однако, больше обещали, чем могли помочь, не выстоять было "в поединке с прибоем рынка" (слова В. Хлебникова). А планы у ребят были грандиозные, идущие, как у всяких истинных творцов, не от возможностей, а от потребности фантазировать и воплощать идеи в кинопленке. О планах мне не раз рассказывал Боря Шуньков. Летом 1995 года он трагически погибает...

Уже после смерти Шамиля я связался с его вдовой, Галиной Георгиевной, и она написала мне из Кызыла, как муж боролся за выживание -- сохраняя себя в творчестве.

Он был связан со многими фирмами в Германии, должен был ехать в Америку, т.к. вместе с молодым американским оператором уже снимал в Туве фильм. У него была хорошая творческая голова, да к ней бы -- спонсора. Его не было. Он человек не коммерческий -- упустил многие возможности, которые шли в руки, для заработка денег на реализацию своих идей. Он продолжал жить, как при социализме. Он не мог понять знакомых немцев, которые одновременно имели пивоварню и снимали фильмы. Он не мог понять американцев, которые зарабатывали деньги покраской домов, чтобы поехать в Россию на киносъемки... Я видела разлад в его душевном состоянии, просила еще немного потерпеть (Галина как специалист по немецкому языку бывала в Германии в качестве переводчика).

В ноябре 1996 года Шамиль Седен-оол попадает в автомобильную катастрофу, одно из шести сломанных ребер прокалывает легкое. Инсульт, и борьба за жизнь, с переменным успехом, в течение семи месяцев. "... 10 июня его хоронил весь город. Кроме представителей из правительства", -- заканчивает свое письмо ко мне Галина Георгиевна. Некролога в газетах не было, но была передача по телевидению... Могила его матери и его могила рядом.

Семь лет назад режиссер ВССК Сергей Пинигин (ныне ас столичного ТВ) пригласил Седен-оола на свой фильм "Цыгане" оператором. Это потрясающая картина, полная удивительных человеческих откровений. Поминая Шамиля в этом году, я спросил Сережу: почему выбрал его? Он ответил: "Да потому что он ближе всех наших операторов своей "дикостью", необузданностью к этому народу. Я так рассчитывал -- и не ошибся: он мгновенно находил общий язык с героями, очень органично вписывался в любое цыганское застолье -- ничего не менялось: их снимал свой парень. Мы "вторгались" на свадьбу, на похороны -- действо не прерывалось и на долю секунды... Он спокойно подсаживался к старикам, подходил к пацанам-наркоманам и подолгу беседовал с ними, по-настоящему интересуясь их жизнью..."

Такая исключительная коммуникабельность -- качество, бесценное для профессионального кинематографиста. Но главное, что назвал Сергей Пинигин: "Он страстно любил камеру"; это -- как вековечная любовь пахаря к плугу, к которому приковала человека судьба. Не так уж много на ниве кинематографической было одержимых своим тяжким и радостным трудом.